них и стоят в погребе, покрываясь пылью и паутиной. Он все чаще поговаривал о том, чтобы перебраться в город, и люди слушали его с удовольствием. Ведь осталась бы земля, изрядный кусок земли под огородом, обильно унавоженной, тщательно обработанной темной земли, на которой удалось истребить песок.
— Так ведь не бросит, наверно, продаст.
— Дорого возьмет…
— Конечно, земля хорошая.
— Хоть бы клочком человек поживился…
— Может, не потребует все деньги сразу — потому, кто же даст?
— Нет, ждать он не согласится.
— Не согласится, так и не продаст.
— Э, может, и найдется такой, что заплатит…
— Думаете, Плазяки?
— Может, и Плазяки, старик вроде говорил что-то…
— Боже милостивый, опять все богатому пойдет! А кабы так, беднота по клочку получила бы…
— Так вам и дадут!
— Да и что там, — все равно клочок…
— Да, вот ежели бы Остшень довелось делить…
— Ну, тут бы уж никакой нужды в деревнях не стало.
— Куда! Крепкими хозяйства стали бы!
— Пусть бы даже между Калинами, Мацьковым да Бжегами, между всеми здешными деревнями в раздел пошло…
— Еще бы, столько земли!
— Коровы, лошади — все не такое, как у нас.
— Крупные, жирные, откормленные!
— А конюшню-то в Остшене видели? Дай бог и человеку в такой жить.
— И-и! Бог знает, что говорите!
— Не бог знает что, а правду. Там скотине лучше живется, чем здесь человеку.
— Да еще в такое время.
Над деревней шли раскаленные от солнца дни, искрящиеся от звезд ночи. Лето догорало живым огнем, рябина стояла в пламени кровавых гроздьев, по их обилию люди предсказывали суровую, долгую зиму. Да, только этого еще не хватало: после засушливого лета, после этих ужасных месяцев — суровая зима. А зимы здесь выпадали жестокие, когда по бескрайной равнине с воем носился ветер, снегу наваливало выше окон, трескались от мороза деревья в лесу, а человек ежился, мерз, коченел, страх было из избы выйти.
— Да, да… Лето нас выжгло, а зима выморозит.
— Многие весны не дождутся.
— Ох, далеко до этой весны, далеко… Ведь лето еще…
Было лето, но деревья уже золотились, по полям стлались прозрачные туманы, сохли и покрывались коричневым налетом орехи, хотя ядер еще не было, осыпались пустыми семячками подсолнухи, маковые головки уродились мелкие, дряблые, громко бренчащие немногочисленными зернышками. Побурела картофельная ботва, раньше так обманчиво высокая и зеленая, с дубов осыпались веточки с желудями- недоростками. Пропадали, гибли, преждевременно клонясь к осени, поля, луга и лес.
XI
Уже давно носились неясные слухи, люди шептались между собой, но всерьез никто этого не принимал, тем более что теперь народ был как-то запуган и любая бабья сплетня мгновенно распространялась и вызывала смятение. Детям на прибужских лугах мерещились полуденные бесы, и женщины горячо подтверждали их рассказы.
Верно было одно — творились чудеса! Кто задушил у Роеков курицу, растащив перья по всему двору? Это не лиса, не собака, бабы знали наверняка. Среди бела дня нечистая сила бродила за плетнями, вопила ночью в полях, метила черным пальцем двери изб — и к утру в такой избе кто-нибудь заболевал.
Носились ложные вести, порожденные страхом и отчаянием, искаженные, преувеличенные. Рассказывали, что такой-то или такой-то умер, а несколько часов спустя он, совершенно здоровый, шел по деревне, так что уж никто ни в чем не мог разобраться.
Так и с этим — болтали люди, болтали, но никто не считал это правдой.
Но вот как-то в понедельник приехал староста из города; не сказав ни с кем ни слова, повалился на постель, а старостиха ходила вокруг на цыпочках, а потом, еще до полудня, вдруг залаяли собаки и лесник Омеряк прошел вдоль деревни.
— Убирать лодки со старого рукава! Если до утра которая-нибудь останется — затоплю.
— Как так? Почему такое? — смело воспротивился Стасяк.
— Господин граф взял в аренду эту территорию, — разъяснил по-ученому лесник.
— Старый рукав? Как же это? Нашу воду?
— Разве он просил общество об аренде?
— Нешто мы постановляли такое?
— Не иначе, как он со старостой сделку заключил. А ну, к старосте!
Сбежалась сразу целая толпа. И обе комнаты и сени оказались набитыми народом, остальные толпились перед домом.
— Это что же за порядки, староста? Лесник пришел, орет, чтобы мы лодки из старого рукава забрали.
— А рукав наполовину наш.
— Деревенский!
— Спокон веков наш был.
— Еще деды наши там рыбу ловили.
Староста беспомощно развел руками.
— Граф в волости заарендовал Буг.
Послышался недоверчивый говор.
— Буг? Как же это? Где же мы будем рыбу ловить?
— Никакого права ловить в Буге деревня не имела, — подтвердил Омярек. — Всюду за право ловли деньги платят.
— Да мы всегда ловили!
— А больше не будете. Это было незаконно.
— Незаконно? Глядите на него! Граф, что ли, воду создал, граф в нее рыбу напустил? Его она, что ли?
— Постойте, мужики, — вмешался Роек. — Буг Бугом, а я спрашиваю, как со старым рукавом? Он-то ведь деревенский?
Избегая глядеть в глаза крестьянам, староста уставился на коричневые прослойки древесины, отчетливо выделяющиеся на столе.
— Закон такой есть: кто арендует реку, тот арендует и заводи.
— Да нешто старый рукав — это заводь?
— Вон что выдумали!
— Заводь! Да ведь там свои ключи из-под земли бьют!
— А как же, вот возле Радзюков вода как лед холодная.
— Или возле ольховой рощи.
— Да и у вашего луга, Владислав!
— Нешто в заводи бывает четырнадцать метров глубины?
— Ну да, такая глубь!
