Иван Дмитриевич Василенко
Суворовцы
В городе военных традиций
Я шел по улице. Из-за угла показалась пожилая женщина и рядом с ней подтянутый, стройный мальчик. Черная шинель с ясными пуговицами, черные на выпуск брюки с лампасами, алые в белой окантовке погоны. Незаметно для себя, я пошел за ними. В двух шагах от меня девочка лет шести тянула за руку отца и настойчиво спрашивала, не отрывая глаз от мальчика:
— Это правда или нарочно? Ну, скажи, па-а-па!..
И тут внезапно показался навстречу военный с седыми висками и генеральскими погонами. Я впился глазами в мальчика. Он еще больше выпрямился, резко поднял руку к козырьку и строевым шагом прошел мимо него. Генерал не улыбнулся, он с серьезным, даже строгим лицом тоже поднял руку и ответил на приветствие.
Иду я по заснеженному городу и не могу налюбоваться его широчайшими улицами. И на каждой из них посередине тянется бульвар: одетые инеем, как серебряной бахромой, деревья то поднимаются вверх, на горку, то спускаются вниз, к самой реке. Здесь много прекрасных зданий, и почти все они заняты институтами и техникумами. Новочеркасск — город студентов и профессоров.
Вот огромная площадь. В центре ее, на гранитном постаменте, стоит со знаменем в руке великан. На нем боевая кольчуга. Это неустрашимый донской казак Ермак Тимофеевич, завоеватель Сибири. В старые годы, когда Новочеркасск был столицей донского казачества, здесь в парадные дни церемониальным маршем проходили стройные ряды казаков в чекменях и синих шароварах с красными лампасами.
Немного дальше — дворец. В нем когда-то восседали донские атаманы с булавой в руке.
А вот бывший кадетский корпус. Какое огромное здание! Но ведь это только стены: внутри немцы взорвали все.
Я захожу в краеведческий музей. Здесь много картин: беспредельные донские степи с ковылем, тихая зеркальная река, зеленые виноградники. И вся история донского казачества. На плакате знаменательные слова А. В. Суворова: «Храбрость, стремительный удар и неутомимость Донского войска не могу довольно восхвалить…» Ниже слова Наполеона: «Дайте мне лишь одних казаков — и я пройду с ними всю Европу».
В этом городе военных традиций и создано Суворовское училище! Но где же оно?
На одной из улиц встретились со мной трое ребят с книжками. Один из них, пронзительно горластый, тянул:
Двое подхватили:
Я сказал:
— Позвольте, какая же вы рота, когда вас трое?
Горластый шморгнул носом и дружелюбно ответил:
— Так это ж не наша песня, а суворовская! У нас в городе все школьники ее поют.
Мы стояли перед массивным домом в стиле ампир. Едва мальчик договорил, как ворота распахнулись и оттуда вышла стройная колонна подростков в черных шинелях с алыми погонами. И уже настоящий запевала звонко затянул:
И настоящая рота дружно грянула:
Труба зовет
Я в спальне суворовцев. Скупой свет дежурной лампочки освещает только ближайшие кровати. Остальные, уходя рядами в глубь комнаты, расплываются в ночном сумраке. Собственно, ночь прошла: откуда-то, с нижнего этажа, доносится неясный говор репродуктора, — значит, больше шести. Но зимний рассвет — поздний, и стекла огромных окон непроницаемо темны. Между кроватями — тумбочки, а на них, поблескивая пуговицами, лежат аккуратно сложенные костюмы. В спальне так тихо, что слышно дыхание спящих.
И в этой тишине вдруг родились и поплыли, поднимаясь все выше и выше, чистые мягкие звуки сигнальной трубы:
— Слу-шай-те все-е-е-е!
Не успела труба перейти на призывно бодрое: «тара-та, тара-та, тара-та!», как на кроватях взлетели кверху одеяла. Три этажа огромного дома сразу наполнились движением, говором, смехом, топотом ног. Из всех спален понеслись возгласы: «Подъем!.. Подъем!..»
Но прошло пять минут — и все стихло.
Выстроенные поротно суворовцы стоят в своих ленинских комнатах. На мальчиках шинели, перчатки, шапки-ушанки. Крепко затянуты ремни. Команда дежурного офицера — и рота за ротой, печатая шаг,
