Но производство кошмарина — дело тяжелое, кропотливое и неблагодарное, и на то, чтобы получить один ящик таблеток, уходит, так сказать, чертова уйма сырья. Спасает производителей лишь то, что в Городе хоть отбавляй желающих поделиться своими муками, особенно по сходной цене; оттого-то тут и выстроилась такая очередь.
— Значит, я с вами, — сказал юноша и встал в конец.
Сосед впереди с сомнением оглядел его.
— А ты вообще когда-нибудь страдал, парень? Учти, здесь некачественный товар не пройдет: страдать надо хорошо, на совесть, иначе ничего не выйдет.
— Я страдал на совесть, — проговорил юноша.
Под глазами у него лежали черные круги, углы губ оттянулись книзу, волосы пребывали в беспорядке. Очевидно, он не заботился ни о своей одежде, пришедшей в окончательную негодность, ни о себе самом: его худоба привела бы в полнейший восторг сторонников любой диеты, и только по некоторым черточкам, по улыбке и ямочкам на щеках в нем можно было признать прежнего Филиппа Фаэтона. Ибо это был именно Филипп.
Бежав, он растворился в небе: но человеку отведено место на земле, и Фаэтон вернулся к людям. Он стал изгоем, нищим, отверженным; Город раздавил того, кто когда-то был женихом дочери Вуглускра. Он узнал нужду, он узнал ненависть, он узнал бессилие. У него бывала лихорадка, его бил озноб, и теперь, в очереди, у него закружилась голова. Он пошатнулся и оперся рукой о стену. Сзади напирала и дышала толпа, и Филипп дал увлечь себя в пролом. Служитель написал на нем мелом номер и послал к другому служителю — он безропотно подчинился. Перед глазами у него мелькали красные и зеленые круги. Он забыл, зачем он здесь.
— Садитесь! — рявкнул служитель. — Давно страдаете?
Филипп поднял голову. Сухой кашель раздирал ему грудь; он скорчился на стуле.
— Страданиеметр сюда! — приказал служитель. Он обмотал прибор вокруг руки Филиппа. Стрелка застыла на максимуме.
— Ничего не понимаю, — сказал служитель и начал перемерять. Стрелка упорно отказывалась двигаться.
— Не подходите, — заключил служитель. — Слишком высокий уровень. Следующий!
— Но я…
— Следующий! Мы вовсе не собираемся пугать наших клиентов до смерти. Пейте успокоительное, потом приходите. Только не слишком успокаивайтесь, хи-хи-хи…
Филипп оказался на улице. Он стоял в нерешительности, не зная, куда двигаться. Ярчайшая вспышка осветила небо, и до Филиппа донесся треск праздничного фейерверка. Он стоял, как зачарованный, и смотрел на огни, рассыпающиеся в небе. Огни погасли, и он побрел — медленно, неуклюже, то и дело натыкаясь на стены. В каком-то переулке упал и решил, что больше не сдвинется с места — настолько плохо ему было в тот миг. Но приступ прошел, и Филипп осознал, что он уже не один. Трое упитанных нищих стояли над ним, скалясь. Средний был великан, левый — великанчик, а правый — попросту карлик.
— Гляди-ка, пришелец! — хихикнул карлик, тыча в Филиппа пальцем.
— Ты забрел на нашу территорию, парень, — заявил великан. — Плати дань!
— У меня ничего нет, — прошептал Филипп, пытаясь отогнать кошмарное видение.
— Ха! Да ты, никак, подыхаешь! — изрек великанчик. — А ну, убирайся отсюда! Мы не потерпим здесь мусора, это отводит от нас других пришельцев. — Он пихнул Филиппа ногой. — Пшел!
Филипп пытался уклониться от ударов, закрывая лицо руками, но великанчик вошел в раж. Великан и карлик держались за животы.
— Значит, вы не любите мусор? — пропел гнусавый голос за их спиной.
Великанчик подскочил от удивления.
— Ну и образина! — захохотал он. — А зеленый-то, зеленый!
Вход в переулок загородила высокая атлетически сложенная плечистая фигура. На плече у нее сидело чудо-юдо, устрашающая помесь дракона с жар-птицей, но без перьев и с фосфоресцирующими глазами. Смех неожиданно умолк. Последнее, что услышал Фаэтон, прежде чем провалиться в беспамятство, были слова Человека без лица:
— Пожалуй, сейчас здесь будет очень грязно…
Когда он пришел в себя, Лаэрт и Человек без лица хлопотали вокруг него, а трех подонков и след простыл. Филипп приподнял голову.
— Лаэрт? — спросил он слабым голосом.
Вампир кивнул, холодной, влажной лапой дотронулся до его лба, взвыл и сунул лапу себе в рот.
— Ой-ой-ой! — простонал он. — Такая температура, что я обжегся!
— Филипп, — сказал Человек без лица, — Ты болен?
— Как видишь.
Лаэрт сердито засопел:
— Ты только, пожалуйста, не умирай, Филипп… Ладно? А то и так тошно.
Фаэтон улыбнулся, и при виде этой страдальческой улыбки Лаэрт зарыдал в голос, скуля и причитая. Он утомил больного и Человека без лица, который пригрозил, что отрубит вампиру голову. Только тогда Лаэрт унялся и помог перенести Филиппа в истребитель. Человек без лица сел за руль, что не мешало ему разговаривать. Он рассказал, как Лаэрт узнал его на улице и кинулся к нему, ломая руки и упрекая себя в исчезновении Филиппа. Как они вместе искали молодого человека по всему нижнему городу. Как наконец напали на его след благодаря Лаэрту, у которого оказалось поистине собачье чутье. Вампир скромно потупился: он любил, когда его хвалили.
— А как же твоя работа? — спросил Филипп.
— Я обесчещен, — вздохнул Человек без лица. — Последний клиент умер естественным образом, от эпидемии, а вовсе не от моей руки. Позор, позор!
Филипп слушал его как в полусне. Он то дремал, то пробуждался. Лоб юноши горел; молодой человек видел странные картины — зеркало, растекающееся по полу, лицо Матильды, что-то говорившей ему, и желтый шар. Филипп даже не почувствовал, что истребитель остановился. Лаэрт помог ему подняться в жилище Человека без лица. Каждый предмет, находившийся в нем, был скрытым оружием: стол мог неожиданно превратиться в огнемет, а тарелка — пустить слезоточивый газ. Лаэрт, не имевший понятия об осторожности, был тотчас обстрелян, разрезан на куски выпадающими из стены мечами и под конец попал в мышеловку. Человек без лица не без труда вызволил его оттуда, строго-настрого запретив что-либо трогать, и они занялись Филиппом.
Сон сороковой
Филипп погружался в бред. Он летел по погасшему аэробульвару, длинному, как вечность. Вокруг царила ватная, неживая тишина, и наконец он заметил, что не летит, а падает на дно бесконечной, вязкой ночи. Сверкающий фейерверк беззвучно лопнул и разорвался над головой, и белые скелеты принялись танцевать под барабанный грохот и флейтный хрип. Филипп стоял в толпе, но, сколько ни оглядывался, не мог увидеть ни одного лица. Где-то рядом с ним вспыхивали и угасали противные хихикающие голоса, и бабочки с горящими крыльями роем вились вокруг него.
— Филипп…
— Филипп…
— Это Филипп…
— Посмотри на меня, Филипп! — умолял кто-то настойчиво и нежно; он смотрел и видел чудовище.
— Мы исполняем танец живота! — кричали танцующие скелеты, и Матильда проходила, не оборачиваясь, с белым, застывшим лицом. Оркестр неистово громыхал, все инструменты в нем были живые,
