и толстый барабан с жирафьей шеей, на самом верху которой висел на ниточке одинокий глаз, самозабвенно лупцевал себя палочками по гулким бокам. Зеленое фортепьяно играло на Филиппе ноктюрн алыми и желтыми клавишами. Он собрался с силами — и рванулся прочь.
— Ты наш, ты наш, ты наш, — шептали, стонали, визжали голоса.
Филипп выдрался из их липких, невидимых объятий, и картинка рассыпалась. Он вновь сходил по ступеням бреда.
Он пробирался вдоль стен домов, цепляясь за них, чтобы не упасть. Улицы текли перед ним, как склизкое, скользкое месиво, и Филипп захлебывался в нем. Небо празднично полыхало.
Город.
Редкие прохожие попадались навстречу Филиппу, но, едва он обращался к ним: «Скажите…» — они пугались, шарахались и прятались в стены. Филипп и сам не знал, чего он искал; страх людей был ему непонятен. Впереди маячило желтое пятно. Подойдя, Фаэтон увидел большой воздушный шар, мягко покачивающийся на ветке. Юноша протянул руку, и шар проворно схватил ее.
— Лежи тихо, — прогнусавил чей-то голос.
Филипп послушался и лег. Вокруг пышно цвела колючая проволока. Она подползла и, обвившись вокруг тела, стала сдавливать его хрустящими кольцами. Над проволокой возникло лицо Ромула.
— Изменник! — выдохнул он.
Филипп хотел спросить, в чем, собственно, его обвиняют, но понял, что это неважно, и засмеялся. Потом легкий ветерок коснулся его лица, и он открыл глаза.
Филипп парил над городом. Ударяясь о твердые облака и обдирая руки, он пробирался к радуге. Солнце сжигало его, губы его запеклись. О, это было совсем не как наяву — полет, исполненный свободы! Как Фаэтон ни барахтался, его относило обратно, и толстые облака вновь смыкались перед ним. Он оттолкнул их: радуга была совсем близко, он хотел ступить на нее, но та вдруг растаяла.
Филипп оглянулся: облака тоже исчезли. Только солнце, как желтый шар, сияло в небе, надвигаясь на него. Он закрылся рукой, и неожиданно все исчезло.
Молодой человек стоял внутри радуги. Там было пустынно и серо. Радуга текла сквозь Филиппа, как река; он шел через нее, словно через туман. Причудливые формы клубились вокруг него, рождались и умирали; он видел Лаэрта, своих родителей, пропавших без вести при транспланетном перелете, друга детства, удалившегося из Города на далекий Уран, где, говорят, земля зеленая, или синяя, или желтая. Мелькали лица, которые он любил или не любил; и внезапно от длинной вереницы образов отделилась девушка в белом — и посмотрела ему прямо в глаза.
Сон сорок первый
Мистраль оторвался от компьютера и потянулся. Затылок у него ломило, в глазах рябило от долгого сидения перед монитором, но в целом писатель был доволен собой. Только что он завершил роман, не похожий ни на что из того, что он писал прежде. Мистраль вложил в эту книгу все, о чем давно хотел сказать, и написал ее именно так, как мечтал написать, — без оглядок на требования момента, вкусы толпы и ее призрачно могущественных представителей, критиков. Он не собирался показывать текст издателю и вообще покамест не думал о том, чтобы куда-то его отослать: для него было достаточно того, что он оказался способным создать эту книгу, и то, как ее оценят или не оценят, нисколько его не волновало. Это было странно, потому что прежде Мистраль (как и большинство его коллег по цеху) придерживался точки зрения, согласно которой, если текст не увидит света, его не стоит и сочинять. Теперь это казалось ему смешным и нелепым. Он больше не собирался угождать своему времени; для него куда важнее было сознание того, что он написал действительно стоящую вещь. Это была вовсе не фантастика, а совершенно реалистическая книга, к тому же без обязательного счастливого конца. Мистраль знал, что читатель, которому она попадется, если все-таки ее напечатают, будет обескуражен, — особенно тот читатель, который привык к «Покорителям Вселенной» с их незамысловатыми сюжетными схемами и одномерными героями. Сейчас ему казалось странным, что когда-то он тратил на них столько времени и считал себя счастливцем оттого, что его издают.
Мистраль приказал компьютеру распечатать текст в двух экземплярах — один на рисовой бумаге в переплете из телячьей кожи, другой — на пергаменте и в переплете из кожи крокодила. Потом поглядел на часы, чтобы понять, который час, но понять ничего не удалось, потому что секундная стрелка, как всегда, бежала по циферблату как ненормальная, а минутная и часовая затеяли между собой спор, кто из них важнее, и ругались так, что даже цифры съежились от неловкости. Машинально писатель посмотрел в окно, чтобы хоть приблизительно определить, какое сейчас время суток, но за окном царила какая-то вязкая серая мгла. Тогда Мистраль перевел взгляд на монитор и заметил, что универсальная гадалка строго смотрит на него.
— Это какая-то ошибка, — сказал писатель. — Я вовсе не звал тебя.
— Знаю, — сухо ответила пифия версии девять-три-четыре.
— Тогда что же ты тут делаешь? — спросил Мистраль.
— Куда важнее, что делаешь ты, — отрезала гадалка.
Писатель нахмурился: он не любил, когда его собеседники изъяснялись загадками.
— Я написал хорошую книгу, — сказал он. — Впрочем, поскольку ты часть моего компьютера, тебе это и так должно быть известно.
— А тебе должно быть известно то, что творится вокруг, — объявила пифия. — Только ведь тебя ничего не интересует. Ничего, кроме твоих книжек!
Ее склочный тон напомнил Мистралю Ровену, когда та находилась сильно не в духе, и писатель поморщился.
— Не понимаю, с какой стати я должен интересоваться разной чепухой? — ответил он. — Каждый день в мире происходит одно и то же: стихийные бедствия, нестихийные бедствия, крушения, катастрофы, заговоры, мятежи и прочие прелести, однако это вовсе не повод, чтобы сходить с ума.
— Я так и знала, — мрачно отозвалась пифия. — Тебе абсолютно ни до чего нет дела!
— А до чего мне должно быть дело? — Писатель начал заводиться, что с ним случалось довольно редко.
Пифия театрально всплеснула руками:
— Ты что, так ничего и не заметил? В Городе эпидемия. Люди охвачены паникой и только и думают о том, как бы удрать отсюда, а ты — ты сидишь и пишешь книжки, как будто ничего не происходит!
Секундная стрелка чихнула, и пифия в ужасе подпрыгнула на месте.
— Простите, — молвила стрелка застенчиво. — Просто у меня аллергия на пыль.
— Если честно, — нерешительно начал Мистраль, — я не слишком пристально слежу за текущими событиями.
Фраза получилась слишком литературной, он и сам заметил это. Но пифии, похоже, было не до таких тонкостей.
— Это просто ужас, что творится! — простонала она. — Каждый день гибнут тысячи человек, а он… Нет, ну скажи правду: когда бы ты начал волноваться? Когда весь город бы вымер?
— А что, дело уже к тому идет? — осторожно спросил Мистраль.
Пифия поглядела на него и покачала головой.
— Твое равнодушие не доведет до добра, — сказала она. — Неужели ты не понимаешь, что твоя жизнь тоже в опасности?
Мистраль понимал это, но он также помнил, что уже описывал повальную эпидемию в одном из своих романов, причем не самом удачном, и поэтому то, о чем говорила универсальная гадалка, звучало для него как перепев полузабытых фантазий. Он только промямлил:
— А что, мне тоже грозит опасность?
Тут терпение пифии, очевидно, истощилось, потому что она плюнула, в сердцах выругалась двоичным кодом и, уйдя в глубь монитора, громко хлопнула виртуальной дверью.
— Только не говори потом, что я тебя не предупреждала! — крикнула она на прощание.
