распростертую за кроватью. Мое тело больше мне не принадлежало, и сам я больше не принадлежал никому. Я бы хотел убить ее, но, в конце концов, с пулей в животе она и так протянет недолго. Может быть, я улыбнулся — не знаю.
Она скинула мое тело с себя, сплюнула красным, перевернулась на бок, уронила пушку на пол, тотчас подобрала ее и с трудом встала на ноги. Хотите верьте, хотите нет, на ее одежде не было ни капли крови. Она меня одурачила. Эта жалкая Серая Мышь, у которой за всю ее никчемную жизнь было меньше дюжины любовников, одурачила меня. Она притворялась, она поимела меня так, как не поимели спецслужбы шести стран, гонявшиеся за мной по всем континентам — разве что не в Антарктиде. Она меня поимела, эта гнусная… И теперь я был мертв и ничего не мог сделать.
Она обшарила меня, забрала мобильник, бумажник — все, что я имел при себе. Подобрала мою пушку, проверила патронник, отвинтила глушитель, уложила пушку и глушитель в сумку Ник. Забавно — она до сих пор не рассталась с этой сумкой, представляете?
Заметив, что мобильник выключен (я всегда делал так, когда предстояла серьезная работа, чтобы его трезвон не выдал меня в самый неподходящий момент), она включила его, бросила на диван, поискала на полу и забрала свои гильзы. Полная идиотка — все равно, когда из меня извлекут пули, их калибр ни для кого не составит тайны.
Потом она исчезла в ванной, и я услышал, как течет вода. Она вернулась через несколько минут, на ее лице блестели капли влаги. Поглядев на меня, она улыбнулась, смахнула рукой воду с лица и стала рыться в сумке. Она извлекла оттуда какой-то невесомый предмет, название которого я забыл, и положила мне на грудь.
Мобильник заверещал, когда она уже собиралась уходить. За стеной рыдал стадион. Кажется, наши забили два гола подряд… Она прижала мобильник к уху и тихо заговорила. Правда, я не понял, зачем она так старательно изображала мой акцент. Наверное, я немного устал.
Потом она забрала сотовый, сумку и ушла, тщательно затворив дверь. На мое лицо села муха, и я не мог сделать ничего, чтобы согнать ее. Совсем ничего.
Первым появился он. Присел на корточки рядом с моим телом, прикусил нижнюю губу, глядя в мои остекленевшие глаза. Но я ничего не мог ему сказать. Наверное, он понял это и ушел на цыпочках, так же тихо, как пришел.
Ник явилась позже. Я никогда не думал, что она умеет плакать, но над моим телом она заплакала. Она гладила то, что было моим лицом, и губы ее тряслись. Я хотел бы, чтобы она осталась со мной навсегда, но она была живая, а я мертвый. Я понимал, что будет неразумным просить ее об этом.
–?Дитрих, — прошептала она. — Милый мой Дитрих, я отомщу за тебя. Клянусь!
Она поцеловала кончики своих пальцев, дотронулась ими до моих губ, забрала с моей груди металлический предмет и удалилась, как тень, растворившись в ночи.
Под конец появилась полиция, которую утром вызвала уборщица. Входя в номер, она пела фальшивым голосом, но при виде меня всплеснула руками, завизжала и бросилась прочь. Доктор осматривал меня, фотограф сверкал в лицо яркой вспышкой, которая, однако, ничуть не слепила меня. Я отдал им свое тело, потому что оно больше не было моим. Уже две мухи суетились над моим лицом.
Вот и все. Мне не больно, не грустно, не холодно, не страшно. Скоро меня засунут в черный мешок и повезут в машине по парижским улицам, которые я не увижу. Блондин в бежевом плаще, осматривавший мои ранения, только что поднялся и объявил, что меня можно забирать.
Все кончено — или все только начинается? В мире, где я нахожусь теперь, нет ни начала, ни конца, ни времени, ни пространства. Впрочем, и слова тут тоже не важны.
Глава пятнадцатая
Похоже, что кто-то хочет попытаться меня убить. Только я ума не приложу, кто, зачем, когда и как собирается это сделать.
«Жила-была Красная Шапочка. Пошла она однажды погулять по Парижу, а там ей встретился Серый Волк. Ну, Красная Шапочка его и съела».
Скажете, вздор? Согласна. Но как, как еще мне воспринимать то, что только что произошло?
В жизни своей я прочитала, наверное, тонну детективных романов. И теперь, когда я окончательно и бесповоротно увязла в детективе, ставкой в котором является моя жизнь, в голову мне приходят только такие глупости.
Довольно. Надо взять себя в руки и не поддаваться истерике. Я убила человека, но он первым хотел убить меня, так что сам виноват. Кто сумел, тот и поимел. Ну и так далее.
Но никакой истерики нет и в помине, напротив, есть четкое и спокойное удовлетворение — да-да, именно удовлетворение оттого, что все обернулось именно так. Я не причитаю, не рыдаю, не заламываю руки, как это сделала бы любая положительная героиня на моем месте. Наверное, дело в том, что в конце концов я не такая уж и положительная. В сущности, положительные герои меня по большей части раздражали. Они бестолковы, вечно доверяются не тому, кому следует, бездействуют, когда сидеть сложа руки смерти подобно. Они постоянно кого-то предают — то себя, то других. Других чаще. Совершив ошибку, за которую всегда расплачивается их лучший друг, они вздыхают и сетуют, что такова жизнь. Они не чисты, но хотят при любых обстоятельствах выглядеть чистенькими. Почему автор постоянно приканчивает вместо этих убогих полнокровного отрицательного героя, наделенного умом, хитростью, энергией и изворотливостью, который не колеблясь действует, когда это надо, и порой изрекает весьма глубокомысленные истины (правда, как правило, не к месту и не вовремя, ибо у трупа сахарно-кристального врага, которому эти истины обычно адресуются, сердце непременно оказывается с правой стороны и он всегда восстает из мертвых в самый неподходящий момент), для меня загадка. Хотя, если быть откровенным, нет на свете существа более пугливого, чем автор.
Как видите, чтение романов приводит к тому, что свою собственную жизнь начинаешь воспринимать как один из них. Парадокс заключается в том, что мой роман, по-видимому, рискует в любой момент оборваться, и я так и не узнаю, чем же все закончится.
Истина «чему быть, того не миновать» всегда представлялась мне крайне спорной, но я согласна с тем, что нельзя изменить того, что уже было. Мой оппонент, которого я уложила то ли со второго, то ли с третьего выстрела, свалился прямо на меня, и мне пришлось потрудиться, чтобы вылезти из-под его тела. Я на четвереньках доползла до кровати, но сил забраться на нее у меня уже не было, и я просто села на пол, вытянула ноги и стала глубоко дышать, мысленно считая удары своего сердца. Может быть, оно прыгало как кенгуру, а может быть, как заяц. Я видела зайца всего раз в жизни, а кенгуру не видела вовсе, и вообще, в тот момент мне определенно было не до них.
Немного успокоившись, я задумалась о своем будущем. Если меня обнаружат в этой комнате со свеженьким трупом на полу, с пистолетом в руке и, что самое скверное, в обличье ненавистной сеньориты Ферреро, у меня будут неприятности. Какого рода — зависит от того, к кому я попаду, но, вообще говоря, вряд ли мне будет лучше, чем теперь. Значит, надо сделать так, чтобы меня не обнаружили. Я знала, что я не террористка; я знала, что убила, защищая свою жизнь, но, в общем (а также в частностях), моя история настолько невероятна, что отзывчивость со стороны властей мне не грозит… по крайней мере пока.
«Надо бежать», — решила я. Но сначала надо было сделать еще кое-что.
Я оглядела свою одежду: пятен крови моего гостя на ней не оказалось, и это меня, не скрою, обрадовало. Я бросила пистолет в сумку и осмотрелась в поисках второго. Он лежал у руки мертвеца, и мне стало любопытно, смогу ли я свинтить с дула глушитель — в фильмах и не такое увидишь. Оказалось, что смогу. В обойме осталось шесть патронов, и я решила, что они мне могут пригодиться. Пистолет гостя и глушитель тоже отправились в сумку, после чего я подошла к трупу, перевернула его лицом вверх, ухватив за куртку, и методично начала обыскивать. Мне было интересно узнать (такая вот я мазохистка) имя человека, явившегося препроводить меня из этого лучшего из миров в еще более лучший, о чем я его вовсе
