Быстро приняв решение, он перешел на другую сторону улицы и двинулся в том же направлении, то и дело поглядывая на девушку и таинственного незнакомца. Смутно Владимир чувствовал, что где-то он уже встречал этого человека, но гордый юноша не хотел показаться смешным и обнаружить свое присутствие. Именно поэтому он и перешел на противоположный тротуар.
Гиацинтов ускорил шаг. Теперь он почти поравнялся с интересующей его парой, но между ними лежала проезжая часть улицы, по которой медленно двигалась какая-то позолоченная колымага. Наконец она проехала, и молодой офицер был с лихвой вознагражден. Он увидел лицо человека, который шагал рядом с Антуанеттой. Более того, Владимир его узнал.
На правой руке этого человека не хватало трех пальцев.
Владимир вернулся в посольство незадолго до двух часов. Волоча ноги, он поднялся по ступеням, и швейцар, искренне удивленный его видом, поспешно распахнул перед ним дверь.
Войдя к себе в комнату, молодой человек швырнул на стол цилиндр и огляделся. Внезапно ему показалось, что чего-то не хватает.
Не было крохотного, с ноготь величиной, обрывка обгорелой бумаги, который лежал на полу.
Владимир дернул щекой, извлек из кармана ключ и отпер ящик стола. Так и есть. Бумаги лежат в том же порядке, в котором он их положил, но уголок второй по счету страницы чуть-чуть высовывается, в то время как Владимир абсолютно точно помнил, что этого не было, когда он клал бумаги в ящик. Мрачно усмехнувшись, он резким движением задвинул ящик и повалился на постель.
Итак, в его комнате кто-то был. Этот кто-то просмотрел секретные бумаги, которые он получил, и не поленился подобрать лоскуток обгоревшего листка, на котором были перечислены особенности нового шифра. Значит, предатель все еще находится в посольстве и опасается, как бы его не раскрыли. Но по обрывку он ничего установить не мог, а на то, что кто-то рылся в его вещах, Владимиру в этот непростой момент его жизни было абсолютно наплевать.
Он лежал и, страдальчески морщась, вспоминал тот ужасный, беспощадный миг, когда у него вдруг открылись глаза и он прозрел. Все разом стало на свои места, все, все. Балабуха был прав: поначалу от них банально пытались избавиться – отсюда дурацкая дуэль в трактире и нападение неизвестных на замок, в развалинах которого заночевали друзья. Позже враги выбрали более хитрую тактику, и Антуанетта… Но при одной мысли о ней у Гиацинтова начало болеть сердце. Он повернулся на бок и в бешенстве ударил по подушке кулаком.
Да-с, господа, все оказалось донельзя просто, тривиально и мерзко. Ведь как на самом деле легче всего подобраться к мужчине? Через женщину. Лучше всего – красивую и молодую. И как будто он, Владимир, уже не успел по меньшей мере два раза на собственном опыте в этом убедиться!
– Осел! – яростно сказал он себе, стукнув кулаком по подушке. – Дурак! Никчемный болван! У… убожество!
Странным образом от ругательств ему стало легче. Он повернулся на спину, прикрыл глаза рукой и опустил веки. Тотчас под ними соткался военный министр граф Чернышёв. Он строго посмотрел на Гиацинтова и сказал по-французски:
– В нашей работе, господа, никому нельзя доверять! Никому, запомните это!
Ах ты романтическая размазня, ничтожество, жалкий мечтатель! Ведь знаешь же, что эти мерзавцы сотворили с Сергеем Жаровкиным, когда он попытался стать им поперек дороги! Как же ты мог так расслабиться? Как же ты не сообразил, что против тебя выступают люди, готовые на все, да, на все?
Это они наняли того гусара, чтобы не дать тебе добраться до Вены… Они организовали ночное нападение на замок с привидениями… Они же подослали к тебе Антуанетту, чтобы она отвлекла тебя от твоего главного дела. И мало того что отвлекла – она выпытывала у него, выведывала, чем он занимается, что намерен предпринять… а он, глупец, всерьез принимал ее интерес к его делам за свидетельство искреннего внимания, проявляемого к его персоне! И тут ему на ум разом пришли все ее вопросы, лукавые, невинные, с виду такие обыденные… вопросы, которые преследовали одну цель – установить, на какой стадии своего расследования он находится теперь. О да, Владимир никогда не забывался настолько, чтобы проговориться об этом прямо, но и того, что он успел сказать – неосторожное слово тут, неосторожное слово там, было более чем достаточно для опытного человека, умеющего анализировать поступающую к нему по крохам информацию. Антуанетта шпионила за ним, теперь он совершенно был в этом убежден. Хитрая, порочная негодяйка, посмотри, как она поочередно кокетничает то с тобой, то с Балабухой, то с этим олухом Добраницким… Может быть, ей поручили вас стравить, а? Стравить до смерти, чтобы вы друг друга поубивали… А Добраницкий… минуточку, Добраницкий…
И перед внутренним взором Владимира возникла дорога и человек с окровавленным лицом, бредущий по ней… Какое яркое появление! Почти театральное! И как ловко он навязался им в попутчики, влез в душу, втерся в доверие… Ничего себе! Однако и хитрец этот Добраницкий! Но, минуточку, откуда известно, что это и вправду Август Добраницкий, что он именно тот, за кого так искусно выдает себя? По его словам, он поляк, игрок и всякое такое, но… Мало ли кем он может быть на самом деле! Для поляка он слишком хорошо говорит по-русски, любой знающий человек, если уж на то пошло, сумеет изображать из себя игрока, а о его прошлом им известно только от него самого. Более того – он разговаривал с польской ключницей, и через некоторое время она исчезла. Он будто бы по чистой случайности помог им найти одежду Жаровкина, он раскусил их с Балабухой, он находился в курсе всех их дел, в которые офицеры неосторожно его посвятили, он был то невероятно глуп, то невероятно умен… Черт возьми, да этот Добраницкий попросту был подозрителен, и только такой простофиля, как он, Владимир Гиацинтов, мог раньше не замечать этого!
Но что же ему теперь делать? Что делать, в самом деле?
Он не хотел вспоминать об этом, но он снова увидел, почти воочию, как прелестная Антуанетта и мерзкий плюгавец Иоганн Ферзен шли по параллельному тротуару, доверительно беседуя, а он, Гиацинтов… он понял все, понял по выражению их лиц. Они были давно знакомы; да что там – они были сообщниками, даже хуже, чем сообщниками – ведь Ферзен платил этой девушке, Владимир сам видел, как гусар на прощание вложил в ее руку кошелек с деньгами. И Гиацинтов бросился в какую-то нишу, смертельно бледный, боясь, как бы они не заметили его, и его бедное сердце колотилось так, словно хотело разорвать его грудь, и выражение лица у Владимира сделалось как у безумца.
Да, песенка господина Бенедиктова оказалась поистине пророческой. Ничего не ждало Гиацинтова, кроме черной печали.
«Ничего… Они еще пожалеют. Я еще покажу им! Теперь я возьмусь за работу как следует, и без всяких глупостей. – Владимир презрительно улыбнулся, чувствуя, как от стыда и бешенства пылают его щеки. – Я найду предателя… Раскушу, что за игру он затеял… И господину Ферзену тоже не поздоровится, будьте уверены. А что до господина Добраницкого… наверняка он тоже подослан, так что надо потихоньку от него избавиться. А Балабуха… черт, он ведь влюблен в эту дрянь Антуанетту. Н-да, с Балабухой придется повозиться. Ведь он глуп, как бревно, и, если я ему скажу правду, чего доброго, он пойдет и все перескажет ей…»
В дверь негромко постучали.
– Кого черт несет? – не сдержавшись, крикнул Владимир.
Дверь приотворилась, и на пороге показалась огромная фигура артиллериста. Он застенчиво кашлянул в кулак, переминаясь с ноги на ногу.
– А, это ты, Антон Григорьич! – подпустив в голос сердечности, воскликнул Гиацинтов. – Заходи…
Смущенно поежившись, Балабуха переступил порог.
– Это… того… Владимир Сергеич, поговорить надо. Дело есть.
«Неужели уже натравила?» – похолодел Владимир.
– У меня тоже дело, – проворчал он. – Кто-то шарил у меня в столе.
– Что-нибудь пропало? – вскинулся артиллерист.
– То-то и оно, что нет, но не нравится мне все это. Да ты садись, друже. В ногах правды нет…
Балабуха тяжело опустился на стул.
– Я это… того… по поводу Антуанетты к тебе пришел.
«Можно было пари держать – и не прогадать», – мелькнуло в голове у Гиацинтова.
– Дело в том, что я… Я имею насчет нее серьезные намерения… Нравится мне она очень, – жалобно
