маленькими, словно игрушечными, самолетами, движущимися по гигантской дуге, критическая точка которой находилась над их головами. Было неестественно тихо, все замерли, затаив дыхание, только пологая невская волна плескалась о низко сидящий борт тяжело нагруженной баржи. Самолетов было шесть. По два на баржу. Они, двигаясь почти беззвучно, завершили маневр и начали заходить для удара. Люди, до этого момента стоявшие словно завороженные, очнулись, задвигались, побежали бесцельно, хватая детей, сталкивались, падали, снова вскакивали, и снова бежали…
Над водой повис крик. Многоголосый, непрекращающийся. Его прорезали звуки пулеметных очередей, и крик страха превратился в смертный вопль ужаса и нестерпимой боли. Самолеты с черными изломанными знаками на крыльях с воем пронеслись на бреющей высоте, оставив на палубе лежащих ничком убитых и кричащих и бьющихся раненых женщин и детей. Александра схватила маленького Борьку и спрятала его лицо, уткнув себе в живот.
– Не смотрите туда, не смотрите, прошу вас, отвернитесь! – говорила она стоявшим рядом Вале и Соне, побелевшие губы не слушались ее.
Майя продолжала сидеть на скамье, судорожно прижимая к груди младенца и остановившимися глазами глядя на убитых и раненых.
Валентина, вопреки просьбе матери, повернулась в направлении взгляда Майи. Доски палубы были пробиты и расщеплены. На раскуроченном дереве лежало множество неподвижных тел, больших и маленьких. Некоторые из них были страшно изувечены, но еще ужаснее было видеть так же жутко искалеченных живых. Всего в нескольких шагах от Вали сидела миловидная девушка лет восемнадцати и умело накладывала сделанный из туго скрученной косынки жгут на культю оторванной чуть выше локтя руки маленького мальчишки. Ребенок лежал на спине, посреди груди у него зияла глубокая рана, кровь уже перестала идти, но девушка разговаривала с ним, продолжая прилаживать перевязку, а обе ноги у девушки были перебиты в коленях и вывернуты неестественно и страшно…
Вновь стал наваливаться приближающийся вой самолетов. Мимо, сильно припадая на левую ногу, с пистолетом в руке, пробежал пожилой седоусый моряк, без пилотки, с растрепавшимися седыми волосами.
– Уходите! Уходите с баржи! Прыгайте и плывите на берег, вон на тот, там наши, подберут! – прокричал он, обращаясь к Александре и Майе. Взглянув вперед, остановился, вскинул руку с пистолетом, заорал: – Ложись! Ложись, говорю! – и начал стрелять.
Пулеметные очереди прошили воздух и впились в настил, круша его и поднимая дыбом, пробивая навылет мечущихся в панике людей. Одна из очередей с грохотом прошла у самых ног остолбеневших девочек и смела со скамейки строгую старуху в черном и ее соседку, отбросив их на несколько метров, в мгновение превратив только что живых людей в кучки насквозь пропитанного кровью тряпья…
Рев самолетов перекрыл близкий взрыв, на барже, что была по носу, вспыхнуло яркое дымное пламя, страшно закричали люди. Баржа начала медленно крениться, с ее борта стали прыгать в воду. Соня прерывисто вздохнула и всхлипнула:
– Ой…
Личико ее сморщилось. Седоусый лежал навзничь, его бушлат спереди превратился в клочья, разорванная полосатая тельняшка, облепившая тело, была ярко-красного цвета, кисть правой руки отсутствовала.
– Уходи… на берег… топить будут… – прохрипел он, скребя сведенными от боли пальцами левой, уцелевшей, руки залитые собственной кровью доски.
Александра и Майя, словно разбуженные его словами, подталкивая перед собой детей, бросились к борту. Майя внезапно остановилась.
– Ты что?
Александра с Борькой на руках уже прикидывала, как ловчее спрыгнуть в воду, девочки стояли рядом с ней.
– Я не умею плавать, – сказала Майя.
Александра огляделась.
– Вон, возьми доску, – указала она на разбитую скамью, – будешь за нее держаться, здесь недалеко, доплывем…
Со стороны кормы опять появились самолеты.
– Скорее!!! – закричала Александра.
Майя переложила ребенка в левую руку и нагнулась, чтобы поднять доску… Ударной волной взорвавшегося в нескольких метрах снаряда ее оторвало от палубы, вырвало из рук младенца и вновь ударило о доски. Она не потеряла сознания и видела, как кулек с ребенком перелетел через борт.
Женщина дико закричала и бросилась в воду. Она нелепо колотила руками, как будто старалась выпрыгнуть повыше и дотянуться до стремительно удалявшегося голубого одеяльца, пока ее не затянуло под черный клепаный борт.
Александра темными глазами посмотрела на дочь:
– Прыгайте, я дам вам Борьку, и… где Соня? Она…
Александра осеклась. Соня лежала у самого борта, глядя в небо еще не успевшими потухнуть огромными глазами, ветер шевелил ее ресницы, и казалось, что она сейчас моргнет и встанет, и все было бы так, если бы не кровь, широко растекающаяся вокруг ее головы…
Валентина прыгнула в воду и приняла у матери брата, Александра опустила им кусок доски и спрыгнула сама. Держась одной рукой за доску, а другой крепко вцепившись с двух сторон в Борькину курточку, они колотили ногами, стараясь как можно дальше отплыть от тонущей баржи.
На медленно опускающейся палубе, выпрямившись во весь рост, стоял давешний священник. Сняв с себя крест, он осенял им всех, кто были вокруг, раненых и невредимых, мертвых и живых. Его ровный, казалось, негромкий голос, перекрывал вой самолетов, грохот стрельбы, треск пламени, крики. Валя слышала и слушала каждое его слово:
– Прими, Господи, в лоно Свое, под руку Свою, души чистые, светлые, безгрешные, крещенных сегодня водой этой святой, ибо вода сия сегодня свята…
Он встал на колени и опустил в воду крест…
Им удалось благополучно добраться до своего берега. Там их подобрали бойцы, то ли пехотинцы, то ли артиллеристы, накормили, дали сухую одежду. Потом была длинная дорога обратно, в Ленинград, и бесконечно долгая, нечеловечески тяжелая блокада.
Валентина провела рукой по лицу, словно стирая нахлынувшие и овладевшие ею столь сильно воспоминания, перевела дыхание, успокаивая тяжело стучащее где-то под горлом сердце, огляделась. Слева от алтаря стояли несколько молодых мужчин и женщин, одна пара, впереди всех, с ребеночком на руках, – совершался обряд крещения. Валентина подошла поближе и вслушалась в слова совершения таинства. Священник завершил обряд и надел на младенца православный крест на шнурочке.
Мать приняла ребенка у крестных, и все направились к выходу, мимо Валентины. Молодая женщина с лучащимися счастьем глазами несла, бережно прижимая к груди, розовый кружевной конверт. «Девочка», – поняла Валентина. Радость переполняла юную мать, она была готова делиться ею с каждым встречным, и, наверное, поэтому она остановилась рядом с Валентиной и, отогнув краешек кружев, показала ей крошечное личико, обрамленное темными, начинающими кудрявиться волосиками.
– Вот, – сказала девушка, – это наша Сонюшка, так мы ее назвали.
– В честь бабушки, наверное? – поинтересовалась Валентина.
– Нет, не в честь, просто так назвали, – ответила та и подняла на Валентину огромные темные глаза. – Ведь София – мать Веры, Надежды и Любви.
И она ушла, унося в мир своего ребенка, сопровождаемая мужем, крестными и друзьями…
– Простите, – раздался рядом с Валентиной негромкий голос.
Она повернулась. Перед нею стоял священник.
– Простите, – повторил он, – Скажите мне, есть ли на вас благодать крещения Господнего, ответьте?
Он внимательно и спокойно смотрел Валентине в глаза. Сердце у нее вновь застучало неровно и тяжело.
