– Смотря какие, – ответил я. – Обычно нет. Если природу рисует, реку там, или озеро, то с чего ему свихиваться-то? Он наоборот очень нормальный, денег много зарабатывает.
– Этот ненормальный. Ты бы его другие картины видел – ничего не похоже, какой дурак это купит? Я бы и даром такое на стену не повесил. А он пристает – говорит, давай нарисую, вот, говорит, для тебя тут справа местечко есть, в верхнем ряду. А я говорю – а с чего это я должен тут быть нарисованным? А он не ответил, стал какие-то краски разводить. И снова про своих царей.
Саныч поскользнулся на раскисшей колее, едва не упал, влип руками в грязь, ругаясь, полез вытирать руки о сухую траву и о придорожные березки.
– Встань, говорит, как будто ты с копьем! Как?!
Саныч вернулся на дорогу.
– А я ему говорю, как я встану с копьем, если я этого копья никогда не видел? А он как взбесился, говорит, тебе просто никак без копья, затрясся весь, руки задрожали…
Саныч поплевал на ладони и вытер их уже о ватник.
– Ну, я тогда подумал, а чего мне, жалко что ли? Дядька последнюю краюху отдал, чаем напоил, на печи уложил, а я не переломлюсь ведь, правда? Хорошо, говорю, встану. Ну, встал в угол, рожу как на фотокарточку состроил, ухват сжимаю, стою. А он рисует. Быстро так, и похоже, ну, ты же видел. И звездочку пририсовал.
– А что? – спросил я. – Правильно, что сказал, тебе ведь давно за генерала полагается.
– Да я ему не говорил.
– Как? – не понял я.
– Так. Он когда рисовал, меня вообще ни о чем не спрашивал. И звезду так нарисовал, а я уж не стал поправлять, думаю пусть, поскорее бы отделаться. Да он там многим звезды пририсовал.
Саныч поежился.
– Сумасшедший, что с него… Ему надо эту картину прятать, если увидят – то виселицу точно обновят. А она у него на самом видном месте. Какая сволочь стукнет – и все, больше не порисует…
Он остановился, ногой топнул, ругнулся гаже, чем когда в грязь попал.
– Что?
– Что-что, пистолеты забыли! – проскрежетал Саныч. – Теперь три километра назад возвращаться!
Глава 6
– Тут дальше осторожнее надо. Совсем уж фашистская территория начинается.
Саныч зевнул.
Фашистская территория ничем не отличалась от нашей. Та же дорога, те же елки. Снег. Такой же белый, как и у нас.
– Тут тропинка. К ключу, вон там, у камней.
Вдоль дороги действительно тянулась тропинка, хорошо протоптана, часто за водой ходят, видимо.
– Ключ целебный считается, – сообщил Саныч. – Зимой не замерзает. И есть после воды неохота. Потом попьем. Вон видишь сосну? Нам к ней.
Мы направились к сосне, но, конечно, же не прямиком, а вкружную, чтобы следов не оставить. Постояли над ключом, он действительно не замерз, хотя и сделался похожим на ледяного ежа. Над водой поднимался пар, облачка всплывали, мы стояли дольше, чем стоило, и уходить не хотелось.
Попили. Холодная и какая-то железная, весь желудок заполнила, не вода, а еда.
Устроились между невысокими соснами, чтобы нас видно не было, а тропинка чтобы наоборот, просматривалась.
Саныч достал часы.
– Полвторого, – сказал он. – Как раз.
– Зачем так рано-то? – спросил я. – Можно было поспать.
– В этих делах лучше не спать.
Саныч бережно снял вещмешок, растянул ремешок, начал выкладывать добро. Две большие трехлитровые бутылки самогона, каждая в аккуратной берестяной оплетке для крепости. Пять банок лендлизовской тушенки. Пять пачек махорки.
У меня тоже самое. Самогон, табак, тушенка.
Для обмена.
Саныч взял банку тушенки, надавил на крышку, жесть не вмялась, хорошие американцы консервы шлют, лучше бы второй фронт открывали, сволочи.
– Жесть толстая, – Саныч постучал ногтем по банке. – Я блесен нарезал, хотел сегодня за судаком… Ковалец, между прочим, ни разу шарашить не ходил, говорит, что его немцы боятся. Его боятся, а нас не боятся, а? Я, между прочим, в три раза их больше набил, тогда в одном бою четырнадцать штук…
Саныч отставил тушенку, взял за горлышко бутылку с самогоном. Выдернул пробку зубами, плюнул внутрь, заткнул обратно.
– Глебов должен был нас к шоссе отправить, – сказал Саныч. – Мосты щупать. Но не отправил, сюда послал…
