пишет, что «они обшарили все государство, на что царь не давал им согласия».
Понимал ли царь, что происходит? Сперва, возможно, нет. Но уже в 1567–м, в период ликвидации «челяднинского заговора», видимо, кое-что отметил, потому что именно в это время начал выбирать из массы рядовых опричников и продвигать в верха «собинных» людей, пусть и самого низкого происхождения, но ретивых и (видимо) обративших на себя внимание личной порядочностью, типа Василия Грязного и Малюты. Каковые и стали его опорой, когда начались первые, «басмановские» чистки, снявшие первый слой руководства Опричнины, начавшего играть собственные игры за спиной царя. Вместе с их «обоймами», о чем не пишут, но что подразумевается. Причем, что важно, процессы шли на основе жалобы земских дворян, следствие вело «сыскное бюро» Малюты, замкнутое лично на царя, а одним из главных критериев вины считалось наличие «нажитка немалого», объяснить которое подследственные не могли. В результате, рухнула круговая порука, связывавшая членов первой Опричной Думы, а сама Дума (и корпус) пополнились новыми людьми. Таубе и Крузе пишут о «молодых ротозеях», но на самом деле люди были хотя и молодые, возможно, без опыта, зато, ничем себя пока не запятнавшие и мечтавшие о карьере, типа Годунова, а кое-кто, нельзя исключать, даже и не лишен идеализма. Тем паче, выходцы из земства, они (не все, но многие) на себе испытав ужасы «басмановщины» и увидев, чем кончили «басмановцы», стремились быть лучше прежних. сознавали опасность разложения структуры. Недаром же знать, как-то ладившая с Басмановым и Вяземским, ненавидела этих выдвиженцев не меньше, чем самого Малюту. Даже Курбский, браня государя за приближение «прегнуснодейных и богомерзких Бельских с товарыщи, опришницов кровоядных», не мечет громы, как обычно, а явно захлебывается пеной.
Трагедия 1571 года, как уже говорилось, дала старт «второй чистке» Опричнины, причем, не щадили никого, штрафуя и пуская под топор при малейших признаках отклонения от «морального кодекса». Прием к рассмотрению земских исков к опричникам, начатый еще в прошлом году, пошел волной, и очень многие жалобы удовлетворялись. Ни связи, ни родство не спасали: репрессии затронули даже семьи столпов режима вроде Василия Грязного. Его родной брат Григорий пошел на плаху после ревизии в опричном Земском приказе, который возглавлял, а племянник вообще был сожжен заживо (что, имея в виду молодость парня, объяснимо только тем, что он позволил себе хамство в адрес царя). С другой стороны, лично не запятнанных не трогали: тот же Грязной, даром что родственник репрессированных, остался при чинах и влиянии, хотя, конечно, авторитет его был подмочен. Зато Малюта, — насколько можно судить, вообще по натуре не рвач, — взлетел выше высокого, получив назначение на пост дворового воеводы, по «росписям» положенный только аристократам с длиннющей родословной. Даже расположением царя такое возвышение объяснить нельзя, оно стало возможно лишь потому, что очередной женой Иван избрал Марфу Собакину, дальнюю родственницу Скуратовых. Иными словами, уровень доверия был абсолютен.
По сути, мероприятия лета–осени 1571 года были уже не просто чисткой кадров, но прелюдией к полной, системной перестройке изжившего себя ведомства, и то что инициатором такого проекта не мог быть лично Малюта, по–моему, ясно. Знаменитое царское «Довольно!», прозвучавшее именно тогда, тому подтверждение. Заслуга же Григория Лукьяновича, на мой взгляд, прежде всего в том, что он, плоть от плоти Опричнины, сумел подняться над узковедомственным мышлением и руководствовался общегосударственными интересами. Что царь не мог не ценить: недаром же вклад, позже назначенный им в поминовение Малюты, погибшего в Ливонии был невиданно велик, больше чем по родному брату.
Судя по всему, все было продумано до мелочей. Воинские контингенты Опричнины и Земщины сливались, опричники теперь нередко поступали под начальство земских воевод, и битву при Молодях, как мы знаем, выиграла уже объединенная армия, сформированная Разрядным приказом без оглядок, кто есть кто. Одновременно дали старт возрождению традиционного государственного устройства. В начале 1572 года, против обыкновения, власти в начале года не взяли в опричнину новые уезды, не выделили средства на строительство опричных крепостей. Затем царь объявил о реставрации в Новгороде наместничества, назначив наместником боярина Ивана Мстиславского, бывшего когда-то у Басманова на подозрении и уцелевшего чудом. Унифицировали и финансы: опричного печатника перевели на земский Казенный двор, помощником земского казначея. Никаких официальных заявлений, — но к чему идет дело, понимали многие. «К
Летом 1572 года все уже было подготовлено, и тот факт, что Василий Грязной не был приглашен на очередную свадьбу Ивана, — с Анной Колтовской, новой протеже Малюты, — понимающие люди, видимо, расценили однозначно. Это не было опалой: Василий Григорьевич имел прекрасную репутацию, которую в дальнейшем не раз подтвердил, царь ему по–прежнему благоволил (доказав это несколько лет спустя выкупом «Васи» из крымского плена и выделением прекрасного поместья его сыну), но, будучи ярким символом Опричнины, к столу допущен не был. Тогда же в завещании Ивана появилась и поправка («А что есми учинил опришнину, и то на воле детей моих Ивана и Федора, как им прибыльнее, и чинят, а образец им учинен готов»), безусловно указывающая на то, что Опричинина рассматривается им, как ведомство временное, в не кризисной обстановке не нужное.
И наконец, сразу после известия о разгроме татар, начались «дни длинных ножей». Под праздничный колокольный звон и торжественные молебны люди Малюты произвели масштабные аресты опричных лидеров, естественно, бывших при особе царя. «Того же лета царь православный многих своих детей боярских метал в Волхову–реку, с камением топил», — отмечает летописец. «Ни единого не зачтя вины перед Богом и людьми не оставили», — добавляет очевидец. Иными словами, брали не всех, а тех, на кого был серьезный компромат. Чуть позже вышел и указ, запрещающий само слово «опричнина». За нарушение «виновного обнажали по пояс и били кнутом на торгу». И в то же время начался «черный» пересмотр. Власти, как могли, исправляли перегибы, восстанавливая права пострадавших в всех случаях, когда это было возможно. Мелкий же опричный люд остался при своем, но лишился опричных «прибавок», то есть, деление общества на агнцев и козлищ упразднили и на уровне базиса.
В принципе, на этом можно и завершать.
Режим «чрезвычайки» кончился, при всех перегибах, проистекавших из человеческого фактора, выполнив свои задачи. Удельные порядки, — «государства в государстве», частные армии, вотчинный суд и тэдэ, — приказали долго жить. Основная задача военного времени, «мобилизация землевладения», была решена. Теперь, после пяти лет «социального лифтинга», давшего путевку в жизнь тем, кому она ранее не светила (молодежи и аристократам второго порядка) и зачистки издержек, — всякого рода проходимцев, типичных продуктов разлагающегося феодализма, чуждых таким понятиям, как «общее благо» и «служение родине», — можно было приспосабливать лучшие наработки к нормальной жизни.
И приспособили.
Личный удел царя остался, только отныне он именовался «двором», а земли, к нему приписанные, «дворовыми». При необходимости, например, в каденцию Симеона Бекбулатовича, безболезненно делился, а затем вновь и тоже безболезненно сливался и аппарат (что-то типа «короны» и «великого княжества» Речи Посполитой). Однако уже без всяких «особых полномочий»: разделение земель теперь отражало, на мой взгляд, всего лишь очевидную разницу в уровне развития регионов. Разные формы владения землей, развития торговли и промышленности предопределяли раздельное управление, причем «двору» отходили наиболее развитые территории, преимущественно север, более заинтересованные в централизации. Таким образом, «двор» был мостом из феодализма в Новое время, а Опричнина, которой «двор» наследовал, неизбежным инструментом революционного прорыва к прогрессу, осуществленного сверху.
8.
