Хорошо, пусть так. Я - дятел. И стучу, стучу, стучу клювом в дерево. В очень темное, очень твердое и звонкое дерево. А что еще дятлу делать? Пытаться пробить кору. На то и дятел. Ведь раз же за разом повторяю, что не пишу лаковый образ, но всего лишь стараюсь понять и объяснить. Что времена были кровавые, и смерть, что своя, что чужая, не считалась чем-то экстраординарным. Что речь идет о человеке, мягко говоря, непростом, с искореженной психикой, надломленным постоянными изменами тех, в кого хотел верить, не раз срывавшемся с катушек. О чем он сам прекрасно знал, в чем каялся, жертвуя большие суммы на церковь, заказывая поминальные синодики (вместо того, чтобы сжечь нафиг дела, и концы в воду). Он дневал и ночевал в храме, - даже специальный ход в собор пришлось провести, молился, плакал. Он, наконец, последние 10 лет жизни был отлучен от причастия Святых Христовых Тайн за свои художества, и принял это, как должное. Потому что, - слово ему самому, - «От божественных заповедей ко ерихонским страстям пришед, и житейских ради подвиг прелстихся мира сего мимотекущею красотой... Лемеху уподобихся первому убийце, Исаву последовал скверным невоздержанием». То есть, получается, была у человека совесть. При полном сознании божественной природы своей власти, когда Свыше санкционировано все, при полной, всей Землей данной легитимности чрезвычайных полномочий, - была. И боль, и ужас, и страх. Короче, все то, чего днем с огнем не найти у «цивилизованных» коллег-современников. Не маялся, скажем,«старый добрый Гарри», плод Эпохи Гуманизма, ни насчет Томаса Мора, совести Англии, ни насчет бедной старушки, герцогини Солсбери, ни, тем паче, кучи невинных, пошедших под топор по делу Анны Болейн. Он дождался залпа, сообщившего, что стал вдовцом, - и стремглав помчался трахать мисс Сеймур. И Карла IХ тоже не стояли варфоломеевские мальчики в глазах. Отстрелялся, и бухать. И все. Разве что рукопожатнейший месье Д'Обиньи разразился эпиграммкой. Плевать им, - и многим еще, - было на все. А вот Ивану - не было. И это факт. Да и, кроме того, ведь не раз говорил: корпус источников по теме, - в основном, поддерживающих «черную версию», - предельно необъективен. Даже Скрынников, активно (в рамках концепции) используя «чернуху», отмечает (все же профессионал): «Трудно найти более тенденциозный источник, чем «История» Курбского». Так что, в очередной раз читая что-то про бедолагу Воротынского, развожу руками. Ибо сей кошмарик известен только из писаний того же Курбского, сидевшего далеко и фантазировавшего вовсю, а вот в поминальных синодиках имени князя нет, и это, если учесть дотошность документов, когда речь шла о знати, ставит на вопросе жирную точку. И Третья Новгородская летопись, и «Повесть» тоже писаны уцелевшими сторонниками репрессированных, выдающими отдельные эксцессы за систему, а к тому же и раздувающими из мухи слона. Быстро сдувающегося обратно в муху, если брать за основу не публицистику, а переписные книги, отражающие реалии «обезлюденья» Новгородчины. Потому что, - да! – десятки, а то и сотни обычных людей, по худородству не попавших в синодики, пострадали от беспредела на местах. Но беспредел был признан, а виновные определены и жесточайше наказаны, и «метали их в Волхов с каменьем на шее» в том же Новгороде, на глазах у семей потерпевших. Почему хулители, прочтя это, не пожелали зачесть, не понимаю. А и, помимо того, те же книги свидетельствуют: запустение Новгородской Земли – результат, в первую и даже вторую очередь, не опричных зверств, но роста налогов (вотированных Собором 1566 года!), побегов от налогов, пандемии 1569-1570 годов и серии неурожаев. Все это очевидно, но некоторые видеть этого не хотят, - и что тут поделать, я решительно не понимаю. А и более того. Очень большой массив информации, предельно лживых, порой (как в случае со смертью царевича Ивана) вообще ничего общего с правдой не имеющих, о деяниях Ивана поставляют нам производные многочисленных «летучих листков», обильно разошедшиеся по Европе по заказу знавшего толк в методах обработки общественного мнения Стефана Батория. Кому-то из людей серьезных, типа Гваньини, он открыто платил, кому-то, как Шлихтингу, тоже вполне открыто приплачивал, а уж про анонимных «памфлетистах», живописавших противостояние «короля-рыцаря» и «русского чудовища», с которым необходимо покончить, и речи нет. Такие фокусы тогда уже были и известны, и очень хорошо отработаны. Под этот каток попали и Ричард III (ведь нужно же было Тюдорам хоть как-то оправдать узурпацию власти), и Макбет (ведь нужно было Стюартам доказать, что род Банко рулит), и Влад Цепеш (за отмену льгот семиградскому купечеству), а уж о Филиппе II, известном считающим себя элитарными массам, в основном, по злобным протестантским анекдотам, собранным в кучу фландрским патриотом Шарлем де Костером, и говорить нет нужды. Но и еще нюанс. Ведь XVI век был веком Конкисты. Завоеванием далеких земель, полных серебра и злата, а населенных жестокими дикарями, врагами веры Христовой, с завистью глядя на Испанию, грезила вся Европа, от дворцов до хижин. В том числе, Империя. А в Новом Свете без мощных флотов делать было нечего. А славы и золота хотелось. Так что, немецкие авторы, очевидцы и участники Опричинины, воспринимали себя в качестве пионеров продвижения Империи на Восток, в краях, населенные кровожадными русскими ацтеками. И соответственно, их отчеты были выдержаны в соответствующем духе. Таубе и Крузе откровенно призывают «разумных людей» собрать войска и двинуть их на легкое покорение России, ослабленной террором безумного «монтесумы». А Генрих Штаден, самый, видимо, адекватный свидетель, вообще представляет тщательно прописанный проект интервенции, вплоть до детальных указаний, где делать остановки, сколько сил понадобится на очередной штурм очередной крепости, где оставлять пакгаузы и в какие кандалы заковывать пленных. При этом, кстати, по мелочам расписана и судьба побежденных: «
9.
Что ж. Разу уж с Опричниной покончили, а завершить не вышло, стало быть, поговорим о войне. Многие считают ее ненужной, но, думается, ошибочно. Это сейчас, с высоты всего, нам с вами известного, легко раздавать слонов, а ведь начинал ее Иван, по всем раскладам, в ситуации, сулившей только успех. И даже позже, когда стало ясно, что дело нехорошо затянулось, и даже на Соборе 1566 года, когда изучали вопрос, продолжать или нет, резоны продолжать были. До Люблинской унии оставалось еще немало времени, и никто не мог сказать наверняка, что магнаты Короны и Великого Княжества на сей раз сумеют договориться, а Литва сама по себе была противником посильным. Швеция тоже особых опасений не внушала. Старый Густав волею Божией помре, Эрик поляков и вообще католиков не любил, скорее, наоборот, и переворот 1568 года, - учитывая, что братья короля, Юхан и Карл, сидели в тюрьме, - тоже никак на тот момент не просчитывался. Да и в смысле привлечения ливонцев на свою сторону у царя
