Ивановы годы. Иваново детство.

статус, - видимо, как бесперспективных. Пали Невель и Заволочье, быстро сообразивший, что к чему Магнус, изменив присяге, признал себя вассалом Польши и атаковал русские войска под Юрьевым. Силенок у него, правда, было мало, но в той ситуации и его измена многое меняла к худшему. А в дополнение ко всему, осенью в Россию опять вторглись шведы, ведомые Делагарди, воякой не худшим, чем Баторий, взяв Корелу. Развивать успех королю не позволили холода и усталость шляхты, требовавшей передышки, но ни о каком мире (пусть даже и со всей Ливонией) Баторий по-прежнему слышать не хотел, ультимативно определив условием начала переговоров согласие отдать Нарву и выплатить 400000 злотых контрибуции. На что Иван, видимо, сознавая, что говорить не с кем и не о чем, ответил несвойственно себе кратко: - «Мы, смиренный Иоанн, царь и великий князь всея Руси, по божьему изволению, а не по многомятежному человеческому хотению...», разъясняя Баторию, что капитуляции не будет, Нарву с Юрьевым не отдаст, за Полоцк будет биться, и ставя точку: «Мы ведь предлагаем добро и для нас и для тебя, ты же несговорчив, как онагр-конь (осел), и стремишься к битве; бог в помощь! Уповая на его силу и вооружившись крестоносным оружием, ополчаемся на своих врагов!» А дальше был Псков. Кстати, вполне возможно, неспроста именно Псков. История Давида Бельского темна, но, понимая, что он родич Малюты, можно предположить, что Скрынников прав. Как бы то ни было, стотысячная европейская сборная окружила одну из лучших крепостей России. Мощную, многолюдную, но совершенно одинокую: Иван не отсиживался в тылу, но при нем было всего 700 дворян и стрельцов, и помочь он не мог ничем. Все решалось Псковом. И Псков, имевший каменные, а не деревянные, как Полоцк, стены, держался под постоянным обстрелом лучшей в Европе артиллерии. Первый штурм провалился с жуткими потерями (5000 человек). Погиб близкий друг и короля, командующий венгерской конницей Габор Бекеши. «Не так крепки стены, как их твердость и способность обороняться», - отметил в дневнике духовник короля, аббат Пиотровский. И так пошло. Псковичи отбивали малые штурмы, ходили на вылазки, проводили подкопы, не реагируя ни на какие обещания и гарантии короля. Пять месяцев. Тридцать приступов, последний – в начале ноября, когда город был ослаблен голодом и дизентерией. Русские, констатирует Поссевино, «не думали о жизни, хладнокровно становились на место убитых или взорванных действием подкопа и заграждали (проломы) грудью, день и ночь сражаясь; они едят один хлеб, умирают с голоду, но не сдаются». И в конце концов, после провала генерального штурма 2 ноября, сломались поляки. Голодные, лишенные припасов (всю округу разорили за первые месяцы), они начали роптать. «Солдаты дезертируют от холода, босые, без шапок и платья, страшно дерутся с жолнерами из- за дров, отнимают друг у друга платье и обувь... воровство в лагере страшнейшее». В конце концов, дошло до того, что ловить и вешать «возмутителей спокойствия» пришлось лично Яну Замойскому, правой руке круля. А всем было ясно, что это еще цветочки. «Дождались мы, брат, такой зимы, - писал из лагеря в Краков участник событий, - какая у нас в конце января, а говорят, морозы будут еще сильней. Хоронимся в земле, как звери. Платья, шубы и не спрашивай... Русские уводят лошадей, слуг, провиант и все прочее. Дай еще Бог, чтобы королю и гетману удалось благополучно вывести отсюда наши войска...» Однако, тпру. Увлекся. Я не пишу историю Ливонской войны. А потому достаточно сказать, что Псков стал волнорезом, о который разбилась удача Батория. Планы поделить со шведами весь север России рухнули, и в конце концов, дело кончилось переговорами, а там и миром, по которому Россия уходила из Ливонии, не сохранив ничего, но, по крайней мере, почти ничего и не потеряв. Причем, уже не имея шансов на военную победу, Иван, в итоге, переиграл Батория политически, под самый конец выбив из-под ног трансильванца его главную опору – Рим. Если совсем коротко, то Истомка Шевригин, «молодой сын боярский великого ума, о двудесяти и семи молвях», тайно, выдавая себя то за поляка, то за немца, то за датчанина, то за венгра, то за дворянина, то за купца, то за ландскнехта, совсем один прорвался (сумев в Праге повидаться аж с кайзером и произвести на него впечатление) в Италию, где получил аудиенцию у папы. И больше того, убедил («своими словесы от царева лица») его, что Россия в составе Антиосманской Лиги для Рима лучше, чем Россия, до упора воюющая с Польшей и отнимающая у Лиги силы. Интересный, видимо, парень был этот Истомка, и жаль, что нигде ничего больше о нем найти не удалось. А папа Григорий отреагировал, и как ни упирался Баторий, с тем фактом, что деньги на дальнейшую войну европейские банки начали морозить, поделать ничего не мог. А сейм и так не выделял. Так что, замирились. Вскоре же у Польши рначались терки со шведами, а затем Империя схватилась с турками, и выигранное время окупилось сполна. И Риму ничего не досталось. Шведам же, взявшим все, что хотели плюс Иван-город, Ям и Копорье, Иван, напротив, «мира по их воле» не дал, хотя он , - оставшись без союзника, и просили. Только перемирие на три года. Вот и были конец. В 1583 году, когда Великая Война наконец завершилась, Ивану стукнул полтинник. Возраст немалый: прадед прожил всего 47 лет, отец 53, Годунов столько же, Михаил Романов года не дотянул до полувека, Тишайший отошел в 47, а Петр Алексеевич, уж на что могуч был, дожил до пятидесяти трех. Как и Грозный, которому, - как, впрочем, и Великому, - с учетом ежедневного стресса на полный износ, год можно было считать за три. Если не больше. Так что, в общем, не так уж важно, отравили его, в конце концов, спустя 2,5 лета или нет. Лично я не исключаю, но какая разница? Человек прожил жизнь. А как прожил, это уж решать нам, в меру своего разумения, - и очень желательно, чтобы именно своего...

ИВАНОВО ДЕТСТВО

1. БЕЗОТЦОВЩИНА

Завершенный цикл 'Ивановы годы' повлек за собой множество вопросов и просьб. Главные из которых сводятся к тому, что стоило бы все же хотя бы кратко пояснить, что я имею в виду под 'общеизвестным', говоря о детстве и юности Ивана. То есть, как сложилась очевидня противоречивость его характера, причудливо смешавшего в себе и надрыв, и жестокость, и равнодушие к крови, и чудовищно завышенную самооценку, и при этом - совершенно явное наличие совести, жалость к людям, стремление к добру и отрицание зла. Что ж. Это справедливо. Видимо, труд мой не будет полон, если не снабдить его предваряющей частью, - разумеется, как всегда, пересказывая известное, но без идеологии, только с логикой, а если чего и добавляя от себя, то лишь изредка. Надо. Ведь, в конце концов, все мы родом из детства... На фиг длинные исторические панорамы. Литературы тьма. Ограничусь тем, что для меня безусловно: человек тяжек на подъем и трудно расстается с привычным, а потому, вполне возможно, Василий III так и откуковал бы с Соломонией век, оставив за бездетностью выморочный престол брату Юрию, кабы Елена не была Еленой. Без пояснений. Кто плавал, тот знает и поймет. Она была очень красива (судя по сохранившимся прядям волос, медно-рыжим, скорее всего, еще и синеглаза), образована, тактична, очень умна и влюбился в нее великий князь без ума. Иначе бы по первому требованию не сбрил священную для тогдашней России бороду и не оделся бы по молодежной польской моде. Но были у молодой женщины еще и воля, и логика, и амбиции, и государственное мышление. В ситуации, когда мужа не стало, а в регентском совете дело дошло уже и до поножовщины, вдова сумела взять штурвал в руки. Она договорилась с митрополитом Даниилом, переманила (пусть и через койку) спикера Думы, авторитетного воеводу князя Овчину-Телепнева (он, судя по всему, вздыхал по ней еще при жизни супруга, - но тогда о таком и речи не было, а вдова сама себе хозяйка), отстранила регентов (пожизненно упрятав в тюрьму самого опасного, собственного дядю Михаила) и обезвредила мужниных братьев. Став, в итоге, реальной, все контролирующей правительницей на целых пять лет. И правила, отмечу, очень недурно, по всем направлениям, добившись очень многого и во внутренней политике (вплоть до финансовой реформы), и во внешней, и в градостроительстве, и вообще. По мнению Татьяны Черниковой, знающей о Елене все, в период её руководства положение государства настолько улучшилось, что «народ пел о ней добрые песни, и некоторые из них в подмосковных деревнях помнили еще в начале ХХ века». Иное дело,