ходить.
— Фимка, ты чего? — недоуменно спросил первый.
— Ничего. Тут буду работать. И ты будешь. Днем разбежимся, как всегда, — а по вечерам работать. Сделаем порядок и человеческую жизнь.
И так и стало.
Фимка с приятелем Гошей жили так уже около двух лет. Как получилось, что они выпали в осадок из общепринятого человеческого устройства, это отдельная тема, каждый по-своему. Скажем только, что с остальной бомжевой общиной они никак не смешивались, потому что Фимка не любил общества.
А Гоша любил, но Фимке возражать не решался. Он с грустью вспоминал, как раньше, еще до Фимки, он жил в теплой компании в заброшенной арабской деревне под Иерусалимом и свободно курил травку, а иногда и покрепче что перепадало. Но Фимка пресекал категорически, при том что выпить был совсем не дурак. И с рукой стоять на улице Фимка не велел, и если ловил на этом Гошу, то бил. Правда, Гоша был сильнее и по-настоящему бить себя не давал. Но все равно обидно.
Напротив того, взять, что плохо лежало, разрешалось. Сам Фимка был как раз мастак по этой части, особенно насчет пива и водки. Не понимаю я тебя, говорил Гоша, твоей системы моральных ценностей, просить нельзя, а воровать можно. Вырастешь, Гоша, узнаешь, отвечал в таких случаях Фимка.
В целом же Фимка предпочитал зарабатывать на жизнь честным трудом. Одежду всю нужную они без труда находили на помойках, оттуда же, да и просто из всех углов по улицам, извлекали жестянки из-под пива и сдавали. В благотворительную столовую для бедных Фимка ходить отказался, но им были известны в округе все точки, где можно было получить даром хлеб, все забегаловки и даже рестораны, где поздно ночью отдавали несъеденный блюдаж. Не говоря уж о рынке, где можно было бесплатно и законно раздобыться всем, кроме мяса, водки и сигарет. Тут же перепадал и кое-какой заработок, подносить тяжелые сумки и тележки с продуктами к машине покупателя, а иногда и до дому. Правда, этот заработок приходилось отбивать у арабских мальчишек, вечно крутившихся на рынке, несмотря на строжайшие запреты. Мальчишки были наглые, но запуганные, и отбить было нетрудно.
Раз в неделю, рано утром, приятели ходили в ближайший спортзал, где работал уборщиком родственник Фимки, он проводил их в душевую, и там они брились, мылись и стирали найденную на помойке одежду.
Короче, жизнь была налаженная и совсем неплохая, не считая коротких зимних месяцев. И чего тебе моча в голову, жаловался Гоша, а Фимка отвечал, не ной, увидишь, будет хорошо.
Сперва хотели сделать одну комнату, но потом Фимка сказал, по-человечески так по-человечески, каждому свою спальню.
Первые два этажа здания, построенные на основе старого, из неровных цельных камней дома, были практически закончены, только не отделаны и без электропроводки, а у двух верхних стояли только стены, да изнутри торчали в небо железные пруты из несущих бетонных пилонов. Ну и крыши, разумеется, не было. Но Фимке с Гошей это не мешало, над выбранной ими маленькой двухкомнатной квартирой были два этажных перекрытия.
Стройматериалы, заваленные слоями обветшавшего пластика и многомесячной пылью, имелись кругом в изобилии, однако выкладывать плиточный пол ни один из парней не умел. Да пускай так, сказал Гоша, но Фимка потер подошвой бугристый, грязный, обмазанный какой-то непонятной смесью пол и сказал, нет, сделаем иначе.
Две недели они собирали по помойкам одежду, всякую, какая попадется, затертые одеяла и драные простыни, любые тряпки, и стирали все в автопрачечной. На стирку и на толстые иглы с прочными кручеными нитками ушли почти все наличные. Затем Фимка уселся перед этой горой тряпья, усадил Гошу, и в несколько дней они состегали два пухлых, многослойных и многоцветных ковра. Обе комнаты сразу преобразились, по коврам было и ходить приятно (только босиком! — предупредил Фимка), и спать на них мягко. Из рваных простыней Фимка выбрал какие получше, не поленился постирать их дважды и расстелил в обеих комнатах в спальных углах. На пустые оконные проемы он набил туго натянутые полупрозрачные разноцветные тряпки, и комнаты заиграли радужными зайчиками, как от витражей.
Ну, разве плохо, спросил он умученного трудами Гошу, и Гоша согласился, что неплохо. Погоди, то ли еще будет, сказал Фимка, и они продолжали собирать посуду и всякие вещи для дома, подобрали два стула и скамеечку, и даже двухконфорочную газовую плитку, древнюю и толсто заросшую жирным коричневым налетом, но совершенно пригодную. И снова Фимка заставил Гошу потратить деньги не на пиво и другие радости жизни, а на небольшой газовый баллон, который тому же Гоше пришлось и тащить. Будем питаться, как люди, сказал Фимка, на что Гоша неслышно выругался, а вслух пробормотал, вот именно что у тебя все не как у людей.
Даже проблему водоснабжения и туалета они решили. Воду таскали из крана на рынке, в подобранных там же десятилитровых пластиковых бидонах из-под солений. А под уборную Гоша предложил пустить одну из недостроенных квартир, подальше от своей. Но Фимка сказал, еще чего, мы не свиньи в доме срать. Кто это тебе внушил, что не свиньи, мрачно спросил Гоша. Папа с мамой, ответил Фимка и велел ходить в темный, заваленный строительным мусором двор, в вырытый там небольшой котлован, да еще присыпать за собой этим мусором. А зимой, спросил Гоша. А до зимы еще дожить надо, резонно заметил Фимка.
И стали жить, как люди. Даже Гоша признал, что в этом что-то есть.
Однажды, нежась на своих чистых простынях во время жаркой полуденной сиесты, они услышали под окнами разговор. Женский голос, часто повторяя иностранное слово «джентрификация», с увлечением толковал, какие тут будут замечательные квартиры, как дешево продаются, и вообще замечательный квартал. Мужской в ответ неопределенно хмыкал.
— Это чего, джентрификация? — спросил Гоша из своей комнаты.
— Лажа, — мрачно ответил Фимка.
— Нет, правда.
— Облагораживать будут квартал.
— И что?
— А то, что квартиры недостроенные хочет продавать.
— И нашу? — испугался Гоша.
— За нашу не боись.
И в самом деле. В дом стали захаживать посетители — квартирные агенты и потенциальные покупатели. Неловко лазили по стремянкам, с опаской выглядывали на неогороженные балконы. Осматривали в основном более законченный первый этаж, но некоторые взбирались и на второй. Однако в квартиру бомжей ни разу никто не заглянул, хотя в дверном проеме висела только занавеска. Проходили мимо, не замечая, словно этой квартиры и ее обитателей не было вообще. Гоша, если был дома, с приближением посетителей поспешно смывался, а Фимка лежал себе на своем месте и читал найденную на помойке книжку.
В конце концов несколько квартир продались, у подрядчика появились деньги и кредит, и он стал достраивать. А квартиру бомжей так никто и не трогал. Гоша волновался, требовал, чтоб уходить. Но Фимка говорил, сиди спокойно. И кто знает, как долго они бы там еще прожили, может, и всегда, но однажды Гоша привел на ночь девушку. Хорошую девушку, из практически нормального дома. Сколько раз говорил ему Фимка, нормальных людей в дом не водить, но Гоша не удержался, у него пошла любовь, а к себе домой девушка привести его не могла. И мало того что привел, пожалел отправить ее восвояси среди ночи. И поскольку девушка была нормальная, утром ее увидели строители. И увидели, откуда она выходит. А тогда увидели и обитателей квартиры.
Пришла полиция, и бомжей вместе с девушкой забрали, не дав даже захватить вещи. Девушку тут же и отпустили, а Фимке с Гошей предложили пойти в приют для бездомных к Глазеру. И они согласились, и Гоше даже понравилось, во всяком случае, временно, все-таки компания, он сильно устал от Фимки.
Фимка же пробыл два дня и ушел. Стал ночевать в темном подъезде большого запущенного дома, где другие бомжи ложиться побаивались из-за произошедшего там недавно теракта. Там чистоту и приличную
