Дети смолкли. Взяв пачки бамбуков, трости, мертвого краснокрыла и живого, которому я связал лапы, мы отправились к своим.
Жак и Франсуа встретили краснокрыла криками радости; но мать тревожилась тем, что мы прибавляли еще одного бесполезного нахлебника к своим уже и без того многочисленным домашним животным. Менее склонный тревожиться таким предметом, я осмотрел раны птицы. Я увидел, что у нее повреждены оба крыла, одно выстрелом, другое Биллем. Я перевязал обе раны, приложив к ним род мази, которую приготовил из масла, соли и вина. Затем краснокрыл был привязан за лапу веревкой к шесту, воткнутому в землю близ ручья. Когда мы отошли, он подложил клюв под крыло и заснул, стоя на одной из своих длинных ног.
Пока я перевязывал краснокрылу раны, дети, связав несколько тростей концами, подняли составленный таким образом шест и приставили его к одному древокорнику, чтобы измерить его высоту; но шест не достиг и нижних ветвей дерева, и дети снова выразили свое сомнение относительно успешности средства, которого я им еще не сообщал.
Предоставив им свободу говорить и делать что угодно и улыбаясь их неверию, я заострил несколько тростей с одного конца, а с другого усадил перьями, выдернутыми из мертвого краснокрыла. Я придал этим стрелам большую тяжесть, насыпав песку в пустоту тростей. Затем я принялся делать лук, сгибая при помощи веревки гибкий бамбук, утонченный с обоих концов.
Присутствовавшие при этом Жак и Фриц не замедлили вскричать: «Лук, лук, стрелы! папа, позволь мне попробовать; ты увидишь, что я сумею стрелять».
— Подождите, — сказал я, — так как я потрудился над луком, то хочу и испытать его первым. Притом не думайте, чтоб я хотел приготовить себе игрушку. Нет, я сделал лук и стрелы на пользу и не замедлю доказать вам это.
Потом я спросил жену, не может ли она дать мне моток толстых ниток.
— Может быть, — ответила она с улыбкой, — я посмотрю в своем волшебном мешке.
Она сунула руку в мешок и, вынув моток и подавая его мне, сказала:
— Вот, кажется, то, что тебе нужно. И так как она исполнила мою просьбу с некоторой гордостью, то Жак заметил:
— Да разве это чудо какое вынуть из мешка то, что сам положил в него?
— Правда, чуда тут нет, — заметил я ветренику, — но в минуты ужаса, которые предшествовали нашему отплытию с корабля, нужно было обладать большим хладнокровием, чтобы, подобно маме, запастись сотней вещей, которые мы забыли и которые могут пригодиться всем нам. Сколько людей беспечных заботятся только о настоящем и не думают ни о своем, ни о чужом будущем!
Жак был очень добр и бросился на шею матери. — Меня следовало бы зашить в этот мешок и не выпускать из него! — воскликнул он.
— Ах ты, милый злой мальчик! — сказала ему мать: — ведь не оставила бы я тебя в мешке, это ты знаешь!
Распустив большую часть мотка, я привязал конец нитки к стреле. Затем, наложив эту стрелу на лук, я пустил ее в ветви самого большого древокорника. Стрела, перелетев через ветвь, упала по другую сторону ее, и таким образом нитка была перекинута.
Подняв стрелу до ветви, мы легко получили нить длиной равной стволу, чтобы узнать, какой длины нам следовало приготовить веревочную лестницу.
Оказалось, что до ветвей около пятидесяти футов. Я отметил от крепкой веревки, приблизительно, сто футов, разрезал этот конец пополам и попросил детей растянуть оба куска параллельно на земле. Затем я поручил Фрицу напилить бамбуковых палок, длиной около двух футов, и, при помощи Жака и Эрнеста; прикрепил эти ступени к обеим веревкам узлами и гвоздями, которые не позволяли ступеням скользить по веревкам.
Менее чем через полтора часа лестница была готова. Чтобы втащить ее, я употребил тот же способ, как и для измерения высоты. Была пущена новая стрела, но уже на тройной нитке, чтобы привязь была крепче прежней. К ней была привязана веревка, а к веревке лестница, которая скоро была прикреплена той же веревкой.
Жак и Фриц заспорили о том, кому влезть первому. Я отдал преимущество Жаку, так как он был легче брата и лазал не хуже матроса. Но предварительно я посоветовал ему не становиться на ступеньку, не удостоверившись в ее прочности, и, как только он заметит какую-либо неисправность лестницы, спуститься. Он полез, мало обращая внимание на мое предостережение, и, слава Богу, благополучно взобрался на первую ветвь, на которую и сел верхом, крича: «Победа! Победа!»
За ним влез Фриц и еще крепче привязал лестницу. После этой предосторожности влез и я. Взобравшись на дерево, я осмотрел расположение ветвей, чтобы составить план нашего жилища. Между тем наступила ночь, и уже при свете луны я прикрепил к одному из более высоких суков большой блок, который я захватил с собой и который должен был на другой день служить нам при подъеме бревен и досок, необходимых для предположенной постройки.
Намереваясь спуститься с дерева, я оглянулся, ища глазами детей; но ни Фрица, ни Эрнеста не оказалось. Я подумал, что они уже внизу, как вдруг услышал на верхних ветвях дерева два детских голоса, которые согласно пели вечерний гимн. Я не хотел прерывать этот неожиданный концерт, тем более что в голосе обоих певцов, да и в самой мысли восхвалить таким образом Творца окружавшей природы, было нечто доброе и трогательное, что казалось мне как бы благословением нашему новому жилищу.
Окончив пение, они спустились ко мне, а затем, вместе со мной, и на землю.
Жена, подоившая корову и козу, подала нам прекрасную молочную похлебку и оставшиеся от обеда куски дикобраза. Скот был привязан под корнями дерева.
По моему предложению, Эрнест и Франсуа собрали значительное количество хвороста, которым я мог бы, в течение ночи, поддерживать огонь для удаления хищных зверей.
После общей молитвы, мать и дети не замедлили уснуть в подвешенных на корнях койках. Я же решился бодрствовать всю ночь, наблюдая за костром.
В продолжение первой половины ночи сонливость мою разгоняло беспокойство от малейшего доносившего шума. Меня тревожил даже шепот листьев. Но мало-помалу усталость одолела и под утро я незаметно уснул. Я спал так крепко, что когда проснулся, вся семья моя была уже на ногах.
VIII. Постройка жилища на дереве
Тотчас после завтрака жена поручила Жаку и Эрнесту надеть на осла и корову приготовленную накануне сбрую; она намеревалась отправиться с тремя младшими сыновьями на побережье, чтобы привезти лес, необходимый для нашей воздушной постройки. Им предстояло совершить это путешествие несколько раз, и я беспокоился о том, что такой непривычный труд утомит жену свыше меры.
— Не тревожься, — сказала она мне, — эта жизнь поселянки для меня полезнее, чем ты думаешь. Я нахожу полезным и справедливым, чтобы мы пользовались лишь теми удобствами, которые доставим себе в поте лица. Исполнять этот закон, забываемый в городах, приятно. Знаешь ли, что я уже люблю наш скот. А отчего? Оттого, что я вижу, как эти добрые животные любят меня; наши куры, утки, собаки, наш бедный осел, наша корова — наши друзья, и самые верные, какие только были у нас: смирные, трудящиеся, терпеливые, благодарные. Если мы когда-либо покинем этот остров, то окажется, что он служил хорошей и спасительной школой мне, детям, да и тебе, друг мой.
Эти слова жены были золотые слова, полные твердости и разума.
Я отпустил ее и, подкрепленный ее словами и добрым примером, радостно принялся за работу. В сопровождении Фрица я поднялся на крону дерева, в центре которой, при помощи пилы и топора, мы расчистили место для нашего жилища. Положение нижних ветвей, простиравшихся в лежневом направлении, оказалось чрезвычайно удобным для настилки пола. На высоте шести или восьми футов мы оставили несколько ветвей, чтобы повесить на них свои койки. На ветви, стоявшие повыше, мы решили натянуть парусину, которая должна была служить нам кровлей.
Эта предварительная работа была нелегка; однако нам удалось расчистить в частых ветвях
