одели: один свой пояс из шкуры маргая, другой свою шапку из шкуры дикобраза. Даже маленький Франсуа захватил с собой лук и колчан со стрелами. Только жена моя шла безоружной. Обезьянка, конечно, участвовавшая в прогулке, вздумала поместиться на спине Турка, но, уколов себе лапы об иглы его пояса, она с уморительными гримасами пересела на Билля, который добродушно понес на себе этого наглого всадника. И краснокрыл важно следовал за караваном. На своих длинных ногах, волнообразно двигая длинной шеей, он был очень забавен. Нужно заметить, что он вел себя, несомненно, разумнее всех, участвовавших в прогулке.
Дорога наша по берегу ручья была очень приятна. Жена и я шли рядом; дети бежали впереди, уклоняясь в стороны. Вскоре мы увидели возвращавшегося Эрнеста, который, показывая нам травянистый стебель, на конце которого висели три или четыре светлозеленых шарика, кричал:
— Папа, картофель! картофель!
Я легко убедился в том, что он говорил правду, и мог только похвалить его наблюдательность, дарившую нас одним из самых драгоценных открытий, какие были сделаны нами во время пребывания на острове.
Эрнест, восхищенный, предложил нам пойти скорее посмотреть на картофельное поле, которое, по его словам, представляло целую равнину, покрытую этим растением.
Действительно, мы вскоре увидели эту природную плантацию. Жак стал на колени и принялся рыть землю руками, чтобы набрать несколько клубней. Обезьяна, соскочив со своего коня, стала подражать своему господину. Менее чем в пять минут, они вдвоем обнажили множество картофелин, которые Франсуа складывал в кучи, по мере того как Кнопс и Жак бросали их на землю. Весь вырытый картофель был положен в мешки и охотничьи сумки, и мы продолжали путь, тщательно заметив положение поля, на которое мы намеривались в скором времени возвратиться для сбора своего картофеля.
Мы перешли через ручей у подошвы маленькой гряды скал, с которой он падал каскадом. С этого возвышенного места открывался не только живописный, но и весьма разнообразный и обширный вид. Мы находились как бы в европейской оранжерее, с той разницей, что, вместо горшков и цветочных ящиков и кустарных чанов, здесь самые великолепные по виду и размерам растения сидели корнями в расщелинах скал. Особенно изобильны были растения, обыкновенно называемые мясистыми: индейская смоковница, или опунция кошениленосная, алой, кактус с иглистыми стволами в виде пластинок и покрытый пламеневшими цветами, кактус плешевидный, с извилистыми и переплетавшимися стеблями, и наконец ананас, с превосходнейшими плодами, которые были уже известны детям и на которые они и накинулись с такой жадностью, что я должен был остановить их, боясь, что б излишнее употребление этого лакомства не расстроило их желудка.
Между этими растениями я узнал каратас, род алоэ, которого я и сорвал несколько пучков. Показывая их детям, я сказал:
— Я сделал находку, гораздо лучшую ананасов, которые вы поедаете с такой жадностью.
— Лучше ананаса? — спросил Жак с набитым ртом. — Эти-то некрасивые пучки всклоченных листьев? Это невозможно. Лучше ананаса ничего быть не может? Это чудный плод!
— Лакомка! — прервал я эти похвалы, которые, судя по глазам других детей, возбуждали их полное сочувствие, — нужно научить тебя не судить о вещах по одной их наружности. Эрнест! ты, кажется, благоразумнее остальных, возьми мое огниво, мой кремень и добудь мне, пожалуйста, огня, мне он нужен.
— Но, папа, — смутившись возразил мой маленький ученый, — у меня нет трута.
— Что же стали бы мы делать, если б нам непременно нужно было добыть огня?
— Пришлось бы, — ответил Жак, — тереть один кусок дерева о другой, как, я слышал, делают дикие.
— Для людей непривыкших это жалкое и безуспешное средство! уверяю тебя, друг мой, что если б ты тер дерево хоть целый день, то все же не добыл бы ни искорки.
— В таком случае, — заметил Эрнест, — пришлось бы искать трутового дерева.
— Искать излишне, — сказал я, показывая детям высокий стебель каратаса, сдирая с него кору и вынимая из стебля сердцевину. Затем я положил кусок этой сердцевины на кремень, ударил по нему огнивом, и первая искра воспламенила трут.
— Браво, трутовое дерево! — вскричали изумившиеся дети.
— А вы еще не знаете всей цены каратаса! — сказал я.
Говоря это, я разорвал лист растения и отобрал от него несколько очень тонких, но весьма крепких волокон.
— Сознаюсь, — сказал Фриц, — что каратас очень полезное растение. Но я желал бы знать, к чему служат окружающие нас другие колючие растения.
— Ты сильно ошибся бы, если б признал их бесполезными, — возразил я ему. — Например, алоэ производит сок, очень употребительный в медицине; индейская смоковница, которую ты видишь с листвою в виде ракеты, также весьма полезна, потому что растет на самой бесплодной почве, где люди подвергались бы голодной смерти без прекрасных плодов этого растения.
При последних словах Жак не преминул кинуться с голыми руками на эти плоды, чтобы сорвать их и отведать; но покрывавшие их колючки воткнулись ему в пальцы. Он возвратился ко мне, обливаясь слезами и неприятно глядя на индейскую смоковницу.
Мать поспешила избавить мальчика от колючек, причинявших ему жестокую боль. Между тем я показывал его братьям легкий способ срывать и есть эти плоды, не подвергаясь подобной неприятности.
Заострив палку, я наткнул на нее смоковку и при помощи ножа очистил последнюю от ее игол.
В то же время Эрнест, внимательно рассматривавший одну смоковку, заметил, что она покрыта множеством красных насекомых, которые, по-видимому, наслаждались тем, что сосали сок этого плода. — Взгляни, папа, — сказал он, — и назови мне этих животных, если знаешь их.
Я узнал в животных кошениль и воскликнул: — Сегодня нам выдался день, богатый необыкновенными открытиями. Последнее из них, открытие кошенили, конечно, для нас не очень ценно, потому что мы не ведем торговли с Европой, народы которой покупают этого червеца по очень дорогой цене, употребляя его для приготовления великолепной алой краски, называемой кармином.
— Как бы то ни было, — заметил Эрнест, — вот второе растение, превосходящее ананас, который мы так восхваляли.
— Правда, — сказал я, — и в подтверждение твоих слов я укажу вам еще одну пользу, приносимую индейской смоковницей: ее густая листва образует изгороди, способные защитить жилища человека от посещения хищных зверей, а плантации — от набегов опустошающих их животных.
— Как, — вскричал Жак, — эти мягкие листья могут служить защитой! но при помощи ножа или палки не трудно уничтожить такую ограду!
И говоря это, он принялся кромсать палкой великолепную смоковницу.
Но один из ее листьев попал ему на ногу и вонзил в нее свои колючки. Это заставило нашего ветреника испустить громкий крик.
— Теперь ты догадываешься, — сказал я, — как подобная изгородь должна быть страшна для полунагих дикарей и для диких животных.
— И наше жилище следовало бы обнести такой изгородью, — заметил Эрнест.
— А я думаю, что не лишне было бы собрать и кошенили, — сказал Фриц. Краска эта могла бы нам при случае пригодиться.
— А по-моему, — возразил я, — благоразумие велит нам предпринимать пока только полезное. Приятному, дорогой Фриц, очередь еще наступит.
Мы продолжали наш разговор; он стал серьезен, и в течение его меня не раз изумляли рассудительные замечания Эрнеста. Не раз его жажда знаний истощала весь запас моих сведений о данном предмете.
Я не просмотрел еще библиотеки капитана, которую уложил в ящик, не желая оставлять в руках детей книг, недоступных их возрасту. Несколько раз Эрнест просил у меня ключ от этого сокровища. Но всему должно быть свое время, и не следовало ли нам прежде всего окончить самое необходимое, то есть обеспечить себе безопасность и материальное довольство?
