есть теперь мать, воскликнула Женни, обнимая мою жену, — прекрасная и нежная мать!.. — А у меня прибавилась прелестная дочь, — ответила жена, — явился еще добрый и любящий ребенок! — И она прижала Женни к своему сердцу.
А когда мальчики, смеясь, оспаривали у Женни поцелуи матери, девушка говорила: — Фи, какие завистливые; фи, жадные: не хотят поделиться своим благом с тем, кто был лишен его так долго. Злые братья!
У Женни был замечательно прекрасный голос и талант к музыке. А музыкальная память ее была так обширна, что девушка помнила наизусть большие произведения всех мастеров. Она научила петь Франсуа, у которого так же были большие музыкальные способности. Нежное пение этих детей, небывалые до сих пор концерты заполнили пробел в нашей жизни. Чистый и звонкий голос Женни звучал по всей пещере; мы молча слушали ее, и песнь нашей гостьи возносила душу нашу к Богу. Зима показалась нам менее печальной, и до нового появления светлых дней мы не жаловались на их отсутствие.
XLII. Важное событие. Последняя глава
Однако, по нашем выходе из заточения, мальчиками овладела сильная жажда свободы и независимости; они покинули пещеру с тем настроением, с каким птицы вырываются из клетки и стрелой несутся в залитые светом поля. Фриц, отважный мореход, предложил поездку на остров Акулы, чтобы взобраться на тамошние скалы и посмотреть не представит ли нам море чего-либо нового. Я не мог сопутствовать ему, и он отправился с Жаком. Я поручил им тотчас по прибытии на остров дважды выстрелить из пушки, как мы делали это каждый год при первой нашей морской поездке после времени дождей, с одной стороны, для пользы несчастных, которых буря могла выкинуть на наши берега, а с другой и для попытки войти в сношения с кораблями, которые могли находиться вблизи нашего острова. Мальчики тем охотнее исполнили мою просьбу, что самым большим удовольствием для них было заставить греметь нашу артиллерию. Но каково же было на этот раз их изумление, когда на их двойной выстрел послышался вдали ответный.
Сначала Фриц и Жак усомнились было, думая, что могли слышать эхо. Но за первым ответным выстрелом последовал второй, а через несколько минут тревожного ожидания и третий.
Первое впечатление заставило братьев кинуться друг другу на шею и не давало им произнести ни слова. Наконец Фриц воскликнул:
— Люди! Люди!
— Какие люди? — спросил Жак, — неприятели или друзья?
И, дрожа всем телом, он прибавил: — Что нам делать?
— Сейчас же уведомим отца! — ответил Фриц.
И они побежали к лодке, сели в нее и, при помощи усиленной гребли, быстро достигли берега.
— Что случилось? — спросил я, увидев их расстроенные лица.
— Папа! — восклицали они, кидаясь мне на шею, — разве ты ничего не слыхал?
— Решительно ничего.
Тогда они сообщили нам великую новость.
Я подумал, что они ошиблись; однако они так настойчиво утверждали, что слышали три выстрела, что я не мог сомневаться в справедливости известия. Но следовало ли нам радоваться или бояться? Подошли ли к острову европейцы или малайские морские разбойники? Вот вопросы которые сильно меня тревожили.
Я поспешил собрать свою семью и выяснить ее мнение, потому что признавал случай слишком важным, чтобы принять решение по своему личному усмотрению.
Прежде чем мы решились на что-либо, настала ночь, и я предложил отправиться спать, поручив старшим сыновьям быть по очереди перед пещерой. Ночь не оправдала наших надежд, основанных на прекрасной погоде предшествовавшего дня. Поднялась страшная буря, дождь лил потоками, и рев ветра не дозволил нам различить никакого особенного звука со стороны моря. Два дня и две ночи мы могли думать, что вновь наступает время дождей, и потому мы не решались отправиться на поиски, как условились было сначала. Только на третий день, когда ветер спал и море стихло, мы поплыли к острову Акулы. Я отправился с Фрицем, захватив с собой флаг, при помощи которого мы обещали подать нашим друзьям в пещере знак радости или тревоги. Было условлено, что если я трижды взмахну флагом и затем брошу его в море, то семья моя должна бежать в пещеру, а если, напротив, я высоко подниму его над головой и поставлю около себя, то моим домашним нечего опасаться.
Можно представить себе, с каким трепетом сердца мы, пристав к острову, взбирались к нашему наблюдательному посту. Но как тщательно мы ни вглядывались в даль, однако не могли различить ничего. Тогда я поручил Фрицу зарядить пушку и выстрелить.
Едва прошло несколько минут по исполнении моего поручения, как мы услышали в юго-восточном направлении, то есть в стороне, куда мы ни разу не плавали, выстрел, затем другой, третий и до семи. Теперь уже нельзя было сомневаться в присутствии корабля вблизи нашего острова; оставалось лишь узнать намерения экипажа.
Мы возвратились к своим, не подав им никакого знака.
Они стали осыпать нас вопросами, на которые, понятно мы не были в состоянии отвечать; но я объявил, что намерен, вместе с Фрицем, отправиться на поиски, и план был единодушно принят. Особенно Женни, обыкновенно столь спокойная и рассудительная, обнаруживала самую пылкую радость, уверяя, что на корабле должен непременно находиться ее отец, который, прибыв в Лондон и узнав о судьбе своей дочери, непременно переплыл моря и явился отыскивать ее. Я не решался разуверять бедную девушку, но не разделял ее надежды.
И потому я распорядился припрятать наши запасы и принял другие предосторожности. Затем, когда Фриц и я сели в кайяк, жена, мисс Женни и три мальчика отправились в пещеру, уведя с собой скот.
Следуя мысли, пришедшей Фрицу несколько месяцев до этого, мы нарядились дикарями, рассчитывая, что во всяком случае такой костюм должен был ослабить подозрения новоприбывших. Тем не менее, конечно, мы захватили с собой свое лучшее оружие, которое и уложили на дно челна.
Около полудня мы отплыли от берега и час спустя обогнули восточный мыс залива Спасения.
Проплывя около двух часов вдоль берега, совершенно незнакомого нам, мы достигли мыса. Мы стали огибать его, держась как можно ближе к берегу, чтобы иметь случай обозреть море, не будучи сами замечены. Каково же было наше удивление, когда, обогнув мыс, мы увидели на расстилавшемся за ним заливе великолепное трехмачтовое судно, стоявшее на якоре под английским флагом. Фриц хотел тотчас же грести к кораблю. Я едва удержал его соображением, что с нашей стороны было бы чрезвычайным неблагоразумием отдаться во власть людей, которые, может быть, для того лишь и выкинули английский флаг, чтобы вернее произвести грабеж.
И потому мы остались в углублении за выдавшейся скалой, которая, закрывая нас, дозволяла нам наблюдать все, происходившее на корабле и на части берега, против которой судно бросило якорь.
На небольшом расстоянии от берега была раскинута большая палатка, а перед ней пылал костер, на котором жарились куски мяса. Экипаж казался нам многочисленным и потому мог быть опасен. На палубе корабля расхаживало двое часовых. Решившись выплыть из бухты, мы были замечены этими часовыми; один из них исчез и вскоре возвратился на палубу с офицером, направившем на нас подзорную трубку.
— Это капитан, — сказал Фриц, — его можно узнать по мундиру. Нам нечего опасаться, папа, потому что по лицу он, очевидно, европеец.
Замечание Фрица было справедливо; тем не менее я еще не решался подъехать к кораблю. Я приставил рупор и изо всех сил крикнул по-английски: «Englishmen good men!» (Англичане хорошие люди!), не прибавляя никаких пояснений. Капитан, принявший нас за дикарей, знаками приглашал нас приблизиться, показывая нам куски красного сукна, топоры, гвозди, ожерелья и другие вещи, служащие для меновой торговли с дикими жителями Нового Света. Эта ошибка очень забавляла Фрица и меня, но не могла служить нам достаточным ручательством в дружественном расположении экипажа. На всякий случай мы решили показаться этим иностранцам в более внушающей обстановке. Мы распростились знаками и
