— Ваша просьба об участии в боевых действиях, Ника Алексеевна, удовлетворена… — Вот и хорошо! — обрадовалась я и вскочила… чтобы оказаться в объятиях Алексея.
Листы докладной разлетелись по полу.
— Не пущу! — прохрипел он и сжал меня крепче. — Не пущу!
— Ты чего? Товарищ Ярошенко?!
— Леша… для тебя я просто Леша. Никушка. Я люблю тебя! Пожалуйста… Не пущу!
Я замерла. Вот и приплыли! Что же мне делать? Как любить? Как?
Закрыла глаза и опустила голову на плечо… Руки сами собой опустились, будто обессилели. Я ведь чужая… другая… я не могу… Я люблю… и боюсь любить. — Леша… прости.
Он вскинул голову. В глазах такое отчаяние, что захотелось умереть прямо сейчас.
— Это значит – нет?
— Это значит, что я не знаю… Давай не спешить!
Он задохнулся, но произнес спокойно: – Хорошо… только пообещай мне, что на фронт не будешь рваться!
Я усмехнулась: – Мне и здесь дел много… пока что. Я еще хочу подводных диверсантов сделать… и князю Боргезе морду набить!
Степан
После совещания начался… да, да, правильно – обычный ад, который называется созданием чего-то нового с нуля. Причем сделать это новое надо было вчера. Прибывали люди, техника, «полуфабрикаты» для постройки наших самоделок. И так далее, и тому подобное. Все это надо было разместить, проверить, обучить. На этом фоне работа над самодельной ЗСУ-37-1 на шасси БТ оказалась самой простой: опыт есть. Раз собрали в лесу, на довольно скудной технической базе, то, имея базу полигона, сделаем тем более. И сделали ведь. Агрегат получился так себе. Не «Шилка», конечно. Но что-то, способное открыть огонь спустя секунды после остановки, получилось.
Сегодня радостный день. Двадцать первое ноября. Наконец-то горячо любимый товарищ Берия удостоил меня чести предстать перед его светлым образом. Вот блин! Ярошенко хмуро осмотрел меня, молча протянул оставленную на кровати юбку.
— Оденьте все-таки вместо брюк, Ника Алексеевна.
Я поджала губы, но бодаться взглядами с НКВД-шником бесполезно, поэтому я, недовольно хмыкнув, ушла обратно в комнату – переодеваться.
В Москву мы ехали под усиленной охраной. Целый грузовик солдат. Однако шухер нападение на Букваря вызвало нехилый.
Коридоры Лубянки. Ну, коридоры как коридоры. Чего их все боятся? Дорожек ковровых нет – паркет, но добротный, не скрипит. Двери как двери. Проблем-то…
Навстречу нам идут двое невысоких людей. Один кажется знакомым, явно его портрет где-то в литературе встречался, а второй – солдатик молоденький. Разминулись в широких коридорах, даже не пришлось к стенкам прижиматься.
— Кто это? — спрашиваю Ярошенко. Больно мордочка знакомая…
— Хрущев. Никита Сергеевич…
Вот блин, и не узнала, однако…
— Курсанин, останетесь здесь!
Повернулась так резко, что чуть не сбила своего сопровождающего. Невысокий, светлый… мальчишка еще…
— Дмитрий… Николаевич… — и сердце бухнуло как кувалдой… стало жарко, и коридор начал куда-то уплывать…
— Ника Алексеевна! Ника! Что с вами?!
Чувствую, что меня куда-то тащат, я вцепилась в чью-то гимнастерку.
— Воды! Быстро!
Я пытаюсь найти глаза Ярошенко.
— Леша… Курсанин… Дмитрий Курсанин…
Диван почему-то жесткий. Внутри меня будто кто-то скручивает в рог, мне холодно и жарко одновременно. Почему-то очень важно сказать, что нельзя Курсанину находиться рядом с Хрущевым. Нельзя, и все… Почему же… «А как раз в канун Лениного дня рождения, — я сижу за семейным столом и слушаю, открыв рот, — рядом с Хрущевым взорвался снаряд. Вот у меня два осколка в спине с тех самых пор и остались. Закрыл я тогда его…»
В канун Лениного… Старший брат – Леонид Николаевич, погиб в начале августа под Киевом… погиб- родился… когда же он родился? Почему мне сейчас это так важно…
Человек в очках расплывается. Пытаюсь и ему сказать, но горло пересохло. Мне так холодно, что я сворачиваюсь на диване в клубочек и умоляюще смотрю в его глаза…
— Вызовите «Скорую»! И сержанта Курсанина тоже в изолятор!
Да, правильно. Почему-то мне это кажется самым правильным решением… День рождения Лени… 23 ноября…
Потолок белый… Однозначно! И стены тоже белые. Ага, я в больнице! Прекрасные дедуктивные способности у тебя, Никушка! Хочется даже рассмеяться!
— Как вы себя чувствуете?
Поворачиваю голову. Сиделка. Немолодая женщина.
— Нормально… кажется.
— Поставьте градусник.
— Ага. Спасибо.
— Держите его, крепко. А я пойду врача позову. Хорошо?
— Конечно, идите, — соглашаюсь я. Врач – это хорошо, по крайней мере, узнаю, что со мной.
Но вместо врача первый врывается мой ненаглядный Ярошенко. Живет он здесь, что ли?
— Как вы?
Если каждый будет приходить с этим вопросом, возьму и напишу плакат над головой: «Самочувствие в норме! Не сдохла!»
— Что со мной?
Алексей, видно с перепугу, темнить не пытается: – У вас резко поднялась температура. Почти до 41. Два дня держалась. Какая сейчас?
Вынимаю градусник. — 36,6.
— Вот и хорошо!
— Я бредила?
Он улыбается: – Нет, только кричали, что кровать жесткая. Пришлось во всей больнице искать мягкую кровать. Самым мягким оказался диван главврача. Вот вас сюда и перенесли. И вы сразу уснули…
— Однако, прикол… — удивилась я. В детстве мама мне как-то рассказывала, что когда я сильно болела, я прыгала по диванам и искала мягкое место, а потом подгребала под себя подушки и засыпала. Но чтобы сейчас… видно, сильно меня скрутило!
— А что он?
Ярошенко понял сразу.
— У него тоже, как ни странно, поднялась температура. Небольшая, правда. До тридцати восьми. Врачи пока решили подержать его в изоляторе. Да и товарищ Берия лично курирует этот вопрос.
— Какой вопрос?
— О том, все ли попаданцы так реагируют на своих родственников. И не опасно ли это для обеих сторон.
— Э, погодите! Может, это только у меня такая реакция. Или просто перенервничала. Психанула сдуру – вот и получила!
— Не беспокойтесь! Будем просто осторожнее. А пока вам бы отдохнуть. И врачи вон тоже говорят, что у вас общая усталость… Поспите.
Я хотела возразить, но глаза слипались по-настоящему. Спать, спать… Последняя здравая мысль –
