трусоватого по своей природе Черниченкова и подавно.
— О, гляньте, братва, а начальничек-то раздевается. Бес, наверное, ему твоя идея так по душе пришлась, что он решил прямо тут перекреститься, — раздался голос из толпы, а громкий смех почти заглушил последние слова говорившего.
— Значит, ты Бес? — Олег обратился к стоявшему ближе всего к нему зэку. Тот был крепкого телосложения, невысокого роста. Одет в новую тужурку, из-под которой торчал белый шарф, а на ногах у него были войлочные сапоги. Причем такие сапоги зимой были за счастье для любого командира на фронте. А здесь, в лагере, их носил вор в законе. Значит, кто-то на фронте отмораживал себе ноги в кирзачах. Валенок на всех не хватало. Но зацепило не это. Зацепил девственно-белый шарф. В этот миг Соджет приговорил Беса.
— Ага, сейчас полушубок сниму, — он уже был расстегнут, и осталось его только скинуть, — и суну тебе по самые гланды, или сначала зубы выбить? Чтобы сосать не мешали.
Такого Бесу не говорил никто и никогда. Такого Бес не мог простить никому и никогда. Но он не был дураком и понимал, что что-то тут не так. Слишком нагло вел себя этот молодой майор. Да и награды говорили о том, что этот парень не прост. Очень не прост. Бес всегда полагался на свое чутье, и сейчас оно говорило: «Готовься умереть». Но это и так было ясно. Он убьет этого сопляка, убьет по-любому. Задета его воровская честь, а честь дороже жизни. Но зачем этому клоуну весь этот цирк? Или он настолько уверен в себе, что не боится, или он настолько смел и глуп, что не понимает, как серьезно попал. Задумал, наверное, повыделываться, чтобы рассказывать потом своей бабе о том, как один разогнал толпу зэков с заточками. Хотелось бы верить во второе. Бес повидал всяких людей, но этот был какой-то особенный. Ненормальный, не наш! И эта мысль, как назойливая муха, не давала вору возможности сосредоточиться. Резким, отработанным за годы движением, он вытащил финку из-за голенища сапога и пошел на противника. Медленно приближаясь и пытаясь понять, что же в нем не так.
— Бес, покажи, какая кровянка у красноперого! — раздался возглас кого-то из урок.
— Немедленно прекратите, я приказываю! — снова завизжал начальник лагпункта. Он вытащил наган и, видимо, хотел стрелять, в воздух, но в этот момент кто-то из бойцов приложил его прикладом. Да так хорошо, что сам Черниченков рухнул на снег, папаха полетела в одну сторону, а наган в другую. Вор на крик начлага даже не обернулся, а Соджет только боковым зрением отметил слаженные и профессиональные действия своих бойцов. Вохра вообще предпочла не вмешиваться от греха подальше. Тем более что Немченко стоял как ни в чем не бывало. Он, опытный фронтовик, сразу отметил очень высокий уровень подготовки ребят Олега, расслабился и спокойно ждал окончания этого «марлезонского балета». Соджет стоял спокойный, как удав. Расслабленная поза змеи перед броском. По тому, как легко и непринужденно заточка летала из правой руки в левую и обратно, он сделал вывод об очень высоком уровне подготовки противника. Пожалуй, сцепись он с этим уркой на ножах, еще неизвестно, кто бы победил. Но сейчас у него есть серьезное преимущество – он чувствовал Беса, а Бес его нет. Поэтому и был обречен. Схватка длилась всего мгновенье. Никто толком не понял, что произошло. Бес, почти подошедший к Олегу вплотную, вдруг сделал резкий выпад в его сторону справа и тут же попытался ударить заточкой, которая оказалась в левой руке. Но противник, вместо того чтобы стандартным приемом поставить блок против руки с ножом, просто отошел, даже не отошел, а каким-то непостижимым образом очень быстро переместился в сторону, совершив при этом короткий удар по кадыку вора. Тот замер, захрипел и упал. Несколько секунд стояла гробовая тишина.
— Еще есть желающие усомниться в моих словах? — Олег почти успокоился. Зверь получил свою жертву. Толпа зэков ответила угрюмой тишиной. Сейчас на их глазах произошло нечто, что никак не укладывалось в их мировоззрении. Они ожидали, что или этот сопляк поорет и все разойдутся, или если он застрелит Беса, то может начаться бунт. Но произошло нечто странное и страшное. Молодой парень голыми руками убил одного из самых авторитетных и опасных людей уголовного мира. Убил просто так, в назидание другим. И огонь, горящий в его глазах, говорил им о том, что этот человек еще придет и за их жизнями тоже.
— Ну, раз больше желающих нет, тогда закругляемся. Капитан Немченко! — крикнул Соджет демонстративно громко.
Замначлага тут же подошел и отрапортовал: – Товарищ майор госбезопасности, заместитель начальника лагерного пункта капитан Немченко по вашему приказанию прибыл.
— Товарищ капитан, слушайте приказ. — Весь этот спектакль с приказами был рассчитан на урок и вохровцев, пока те и другие были под впечатлением от увиденного. — Этих врагов трудового народа в карцер. Всех. Завтра тех, кто согласится работать, поставить на самые тяжелые участки. Тех, кто работать откажется, расстрелять к чертовой матери. Сейчас, когда весь наш народ под руководством коммунистической партии и товарища Сталина ведет тяжелую и кровопролитную войну с фашистами, мы не можем себе позволить такую роскошь, как просто так кормить этих дармоедов. Как говорил Владимир Ильич Ленин: «Кто не работает, тот не ест». Бывшего начальника данного лагерного пункта майора Черниченкова я арестовываю и забираю с собой. Информация обо всем происходящем в этом лагпункте мною будет доложена лично народному комиссару внутренних дел товарищу Берии. С этого момента вы назначаетесь исполняющим обязанности начальника данного лагерного пункта. Подготовьте необходимые документы и приказы. Я их подпишу. Можете выполнять.
— Разрешите идти? — отчеканил Немченко.
— Идите, — разрешил Олег и, повернувшись к своему заму, добавил: – Селиванов, этого связать и в машину. И остальным тоже прикажи грузиться. Ехать пора, засиделись мы тут.
— Товарищ майор, все готово, можно выезжать, — доложил Селиванов.
— Хорошо, прикажи завести машины, пусть прогревают. Сейчас зайду к Немченко, и идем, — ответил Соджет.
В задании администрации, казалось, все вымерли. Дежурный сидел ни жив ни мертв. В коридоре тишина. Только в кабинете бывшего заместителя начальника лагпункта капитана Немченко было шумно. Когда туда вошел Соджет, все разом смолкли и встали, как того требовал устав.
— Товарищ капитан, — обратился он к теперь уже и.о. начальника лагеря, — можно вас?
Все, находившиеся в помещении, вышли, дав возможность начальству обсудить их вопросы.
— Да, заварил ты кашу, Олег. — Капитан был явно озадачен таким развитием событий.
— Ничего, Кирилл Федорович, пусть спасибо скажут, что я их всех тут не положил. Да и вашего начальника в придачу. Люди на фронте под танки ложатся, а эти сволочи тут устроили себе дом отдыха. Будь моя воля, я бы их всех своими руками бы передушил. — Соджет до сих пор не мог окончательно успокоиться.
— Короче, если будут капать, а капать будут обязательно, я буду за тебя до последнего. Удачи тебе, майор, она тебе очень понадобится.
— Спасибо, — коротко ответил Олег и вышел, так и не попрощавшись. За одно страшное мгновенье на него вдруг обрушились все события этого дня. Навалились усталость, апатия и какая-то равнодушная злоба на этих зэков, на этот лагерь, на эту войну и на весь этот проклятый окружающий мир. При выезде на КПП документы у них проверял какой-то новый старлей, дотошный Петров, наверное, уже сменился. Этот пробежал глазами сопроводительные бумаги, пересчитал машины и, убедившись, что все верно, махнул рукой часовому. Ворота открылись, и машины повезли бывших зэков в новую жизнь.
Карцер, в котором сидели блатные, представлял собой низкий бревенчатый сарай с узкими зарешеченными окошками, расположенными под самым потолком. По периметру он был огорожен колючей проволокой, и единственная дверь этого сооружения освещалась одиноким фонарем. В эту ночь в третью смену на пост по охране карцера заступил рядовой НКВД Степан Ковалевич. В армию из родного белорусского полесья его призвали в мае, как раз накануне войны. И угораздило же попасть Степана в войска НКВД. Сначала он, конечно, очень этим гордился, о чем и написал в первом же письме матери. Но потом, когда началась война, их часть перебросили сюда для усиления охраны окрестных лагерей, поводов для гордости сразу поубавилось. Все воюют, а он в тылу охраняет зэков. Даже письма домой писать стыдно. Да и не напишешь. Сейчас там немцы.
Один старый политзэк как-то ему сказал: «Дурак ты, парень. Не знаешь, что такое война, вот и рвешься туда. Я вот и империалистическую прошел, и Гражданскую, и скажу тебе так – попади ты на фронт, может быть, тебя уже и в живых бы не было. А тут хоть спокойно, хоть не стреляют».
