бардаке, в который превратилась линия фронта… …Недавний инцидент в одном из сел, где солдаты одной из дивизий начали отбирать излишки провианта, фуража и теплых вещей у местных, перерос в настоящий бой. До этого настороженно-нейтрально относившиеся к германским войскам крестьяне взялись за припрятанное оружие, когда при попытке помешать изъятию излишков был застрелен вместе с сыновьями староста. Лишь вмешательство фельджандармерии и усиленного батальона местной полиции помогло армейцам справиться с обнаглевшими туземцами… …Столб снарядного разрыва встал над деревней. Второй, третий… Между ними взлетели непохожие на них, кустистые, разрывы. Работают минометчики – самые маложивущие среди артиллеристов. После противотанкистов. Но сейчас, словно опровергая это утверждение, полноценная минрота стрелкового батальона засыпает немцев немецкими же минами. Ну а что вы хотите – СССР – страна бедная, даже стратегическое наступление боеприпасами обеспечить не может. Но честная – немецкие солдатики свое добро бросили, надо его им вернуть.
Под прикрытием огневого налета пехота подтягивается как можно ближе, вот взлетела ракета, и стрельба, как обрубленная, прекращается. Короткий рывок, и… справа ожил пулемет, бьет короткими очередями, прижимая к земле стрелков, но снова часто хлопают минометы, после третьего разрыва немцы замолкают. А вот еще один MG пытается стрелять прямо с деревенской улицы. Ну, кто так делает? Не выпустив и десятка пуль, первый номер безжизненно утыкается головой в укатанный снег. Второй убит еще раньше. Бой за деревню моментально превращается в некультурную зачистку. А все потому, что русские боятся честного боя и по своей азиатской привычке подло ударили в спину. Вместо того чтобы, как им и положено, атаковать в стиле людской волны, на пулеметы в рост.
…Две колонны – зеркальное отражение одной войны и друг друга. Расстрелянная реактивными снарядами, прошитая очередями пушек и политая фосфором «до полной готовности» колонна немецких машин, солдат и повозок. У «птенцов Геринга» нет ни топлива, ни сил, ни желания прикрывать свои войска.
…Разбитые автомашины, сгоревшая головная и перевернутая бомбовым взрывом замыкающая зенитки. Тела солдат в шинелях и шапках-ушанках, разбросанное оружие, суетящиеся ремонтники и похоронная команда. Медиков не видно, значит, живых уже нет. Они сделали все как учили, просто две зенитные «мелкашки» далеко не всегда хорошая защита от девятки «лаптежников». А части ПВО, как и многое другое, затерялись неизвестно где в общем хаосе наступления.
— …Прекратить огонь! — Заряжающий закидывает последнюю мину в ствол – не пропадать же добру. В ответ на одинокий разрыв ясно слышится подробный рассказ об особенностях интимной жизни минометчиков, их родственников и знакомых. Извращенной, следует признать.
— Вы кто такие?
— Маршал Буденный, Юго-Западный.
— А мы генерал Петров, одесская маневренная группа…
Дошли.
Входя в кабинет, я и подумать не могла, кого там увижу. Но человек, сидевший за столом, вскочил и радостно бросился мне навстречу.
— Ника Алексеевна! Товарищ Иванова! Как я рад вас видеть!
— Литовцев?! — пораженно отозвалась я и подняла челюсть с пола. — И что бы это значило?
— Начальник отдела диверсионной работы при Центральном Штабе Партизанского Движения капитан госбезопасности Литовцев! — браво отрекомендовался мой давний «недруг». По счастливой морде капитана и не скажешь, что в свое время он из кожи лез, чтобы доставить мне побольше неприятностей. «Любовь» в партизанской Белоруссии у нас была взаимная. Я, тогда еще спесивая «попаданка», и «всезнайка» майор-пограничник. Ох, мы тогда и ругались! А потом меня вывезли с остальными «попаданцами» в Москву, а он остался. Больше полугода – ни слуху ни духу – и вот тебе! Объявился! Живой и даже при чине!
— Я про вас наслышан! Не знаю, простите ли вы меня, — Литовцев попытался изобразить смущение, — я ведь тогда и подумать не мог… что женщина… но вы! Простите дурака, а?
— А вы что, надеетесь, что я все еще на вас злюсь? Вот только, извините, имени вашего не помню, товарищ капитан.
— Это ваша маленькая месть, да?
— Ну, не маленькая… — Я тоже улыбнулась, показывая, что старый конфликт замят, измят и выброшен на свалку.
— Сергей Викторович я. Чаю? Или чего-нибудь покрепче?
— Двойной мартини с содой и не размешивать, — пришел на ум рецепт Джеймса Бонда.
— Шутка! — поспешно сказала я, наблюдая, как у Литовцева сначала морщится, а потом распрямляется складочка между бровей.
— А вы по-прежнему непонятно шутите! — покачал он головой. — И никак не отвыкнете…
— Не хочу. Это, может, единственная радость, оставшаяся мне с моей прошлой жизни. Ну, показывайте хозяйство!
Литовцев сразу подтянулся. Хоть и выше по званию, но понимает, что тут не в званиях дело. И даже не в опыте – у него он больше. А в том непонятном налете загадочности, окружающей нас с первых дней войны. В том, что мы по-другому видим и думаем. А еще – в том, что мы знаем, как делать не надо. Знать бы еще – как надо! Но это был бы вообще белый рояль в кустах!
На столе карта. Не стандартная. Нарисованная от руки. На ней нет топографических обозначений, нет городов, сел, нет шоссейных дорог – только линии железнодорожных путей. Очень смахивает на паутинку. А Литовцев, получается, паук. Похож! Только говорить я ему это не буду.
— Это мой аналитик Вознюк предложил. Я его в госпитале встретил. Парню ноги оторвало миной. Мы тогда разговорились, он про мины свои, я про диверсии, а он возьми и скажи: «… нет единого плана диверсий. Каждый партизанский отряд на своем участке подрывы делает – это хорошо, но немцы пускают паровозы в обход или чинят, а потом партиями прогоняют за раз несколько составов. И получается ущерб минимальный. А вот если бы видеть, кто да что подорвал, а потом если бы спланировать так, чтобы немцам больший урон нанести…» Я подумал и тоже загорелся этой идеей. Немцы ремонтировали дороги параллельно, замечая только крупные акции, а остальные проходили почти незамеченными. Прав был Вознюк – планирование нужно! Я тогда покумекал и прямо из госпиталя докладную написал. Теперь вот – я здесь. Этим и занимаюсь. Планирую все диверсионные акции на железнодорожных путях. А карту тоже Вознюк придумал. Взял и нарисовал. Кстати, он тоже здесь – в соседнем кабинете. Я его и безногого взял, главное, что голова у человека работает!
— М-да, вот это вы прикололись! А ведь не было такого.
— Не было! — согласился Литовцев. Правда, думали мы о разном. Я о том, что в Отечественную войну диверсии на отдельно взятых железных дорогах никто не планировал. Шло, как правило, в комплексе, или отдельными заданиями, а вот чтобы в масштабе страны, да еще и в тесной связи и авиацией… Молодец Вознюк – респект парню!
А ниточки-дороги сходятся и разбегаются. Смотришь на них, как на вены, кровеносные сосуды. Вот большие – артерии, еще больше – аорта. Где порвать, где надорвать, где тромб лучше сделать – все на ладони. Остается только чувствовать напор да уметь предвидеть. — Ты бы еще наладил контакт с разведкой фронтов о подаче тебе сведений. — Плохо вы обо мне думаете, товарищ старший политрук! Разве без этого можно? У меня оперативная работа тоже налажена! — Вот блин! Все продумал, все схватил! Чего от меня ждешь? Похвалы! Хвалю! Реально – молодец! Даже я до такого бы не додумалась! Ну, давай теперь, наливай, что у тебя там припрятано – за новое дело!
Литовцев прямо растекся от похвалы, как мед на солнце. Хоть раньше и шипели знатно мы друг на друга, а все равно – уважение и мастерство не пропьешь. Ждал он моего слова… и дождался.
— Стариков тоже здесь? — спросила я. Мне очень хотелось увидеть именно его.
— Нет. К сожалению. Вчера уехал.
— Жаль. Разминулись. Ну, дай бог, еще свидимся.
— И вы себя берегите, Ника Алексеевна!
Беречь, это как? Беречь – это уйти в тыл, спрятаться подальше от этой войны или вернуться в свое тихое, удобное, но бесполезное время. Жить на радость маме и не думать о других матерях, теряющих
