Вкус ужаса: Коллекция страха. Книга II

В объятиях чужой жены, жены моего лучшего друга, я испытывал ужас и восхищение одновременно. Я слышал, как бьется ее сердце. Я был испуган ее страстью. Как до этого дошло? Мы занялись любовью.

— Господи, — прошептал я, зарывшись лицом в ее чудесные волосы. — Что же мы делаем?

— Отправляемся в ад, — выдохнула Либерти.

Но в глубине ее глаз я видел отнюдь не преисподнюю.

А после мы долго лежали в объятиях друг друга. Слушали треск пламени… Либерти прижалась ко мне, гладя по липу.

— Теперь все хорошо, — сказала она.

Я ушел тогда, все еще не опомнившись. Как я мог так поступить? Как она могла?

И прежде чем я осознал, что делаю, я уже стоял на пороге «Никелодеона» мистера Дж. П. Харриса на Смитфилд-стрит. Почему я решил прийти сюда? Неужели меня привел дьявол, который с извращенным удовольствием желал, чтобы я повидал преданного мной друга? Или меня влекла некая внешняя сила… притягивал мой проницательный наставник, который хотел взглянуть мне в глаза и молча сказать: «Ну?» Что, если он знал о том, что произойдет после его ухода? Мог ли он каким-то образом желать случившегося?

И что это было за безумие? Возможно, они оба демоны… и оба впились в мой разум с разных сторон, чтобы посмотреть, выдержу ли я?

В мой разум и в мое сердце.

Именно тогда я увидел Вильямса, управляющего, медленно бредущего по улице передо мной.

— Что случилось, мистер Вильямс? — спросил я, догоняя его. — Вы кажетесь расстроенным.

— И вы бы расстроились, если бы в такую ночь вас оторвали от семейного ужина.

— Что случилось?

— Это-то я и хочу выяснить. Какой-то мальчишка постучался с экстренным сообщением от Беллоуза. Сказал, что мне немедленно нужно быть в кинотеатре.

В «Никелодеоне» все было как обычно. Кроме Беллоуза, старого киномеханика, который метался по вестибюлю, словно нетерпеливый отец под дверью роженицы. Он был бледен. И неуверенно застыл при нашем приближении, чем разозлил Вильямса еще сильней. Управляющий пронесся мимо незадачливого киномеханика в свой кабинет.

Вестибюль был затоплен музыкой Мэттью. Сквозь приоткрытую дверь кабинета я видел, как управляющий возится с книгами и бумагами.

Мэттью играл как одержимый. Я никогда не слышал такой бессистемной, неузнаваемой музыки. Она пронизывала и рвала, верхние регистры — все одновременно — сменялись воющими нижними. В традиционном смысле слова музыка была бессмысленной, но все равно потрясала.

Я словно оказался в ином измерении. Все вокруг меня приобрело крайнюю ясность и замедлило ход. Вильямс вышел из кабинета с приходной карточкой в руках, но и он, и Беллоуз, и девочка-кассир выглядели совершенно сбитыми с толку. Музыка поглотила остальные звуки. Я слышал только ее. Стены задрожали и вдруг растаяли. По глазам ударило буйство красок.

Я осознал, что больше не стою в вестибюле. Я был на поле боя. Со всех сторон меня окружали мертвые и умирающие, в воздухе расползался ядовитый зеленый газ. Люди задыхались в нем, лошади исполняли медленный танец смерти. Взрывы сотрясали землю. Но почему-то я оставался спокойным и не испытывал страха. Яркий белый свет возник над горизонтом и стал приближаться ко мне. Я попытался шагнуть навстречу, но ноги мои не двигались. И тут все начало изменяться. На миг мне показалось, что я вижу прекрасную женщину. Затем — нечто неописуемое, чарующее, волшебное. И вдруг снова свет. Все происходило одновременно. Израненная безжизненная земля утонула в потоке света. Звучали тихие, спокойные, ласковые голоса, но слов я понять не мог. Меня затопил невероятный, божественный покой. В нем была музыка… нет, не музыка… какой-то неопределимый звук. Он шел отовсюду, он был всем.

И вскоре достиг неописуемого крещендо… и стих. Я ахнул и понял, что пытаюсь отдышаться, как после долгого пребывания под водой. Я оглянулся. Остальные, судя по всему, испытали то же самое. Вильямс вспотел.

И тогда мы услышали их. Аплодисменты. Ревущий, нарастающий девятый вал.

Дверь кинозала распахнулась, публика высыпала наружу. Кто-то плакал, кто-то неистово смеялся. Некоторые недоверчиво качали головами. Но не было, не было НИ ОДНОГО равнодушного.

— Ну и зачем я здесь, Беллоуз? — спросил мистер Вильямс, помахивая карточкой. — У нас аншлаг. И они определенно… наслаждались просмотром. — Последние слова он произнес, оглядываясь с некоторой долей смущения. — Так какова же сверхважная причина, по которой вы выдернули меня из дому и заставили притащиться сюда?! — заорал он на дрожащего старого киномеханика.

Я же наблюдал за проходящими мимо восхищенными зрителями. И слышал слова «потрясающе», «никогда ничего подобного не видел», «экстраординарно». Фильм наверняка оказался шедевром.

— Но, видите ли, дело в том… — Беллоуз запнулся. — В том-то и дело.

Мы с мистером Вильямсом обменялись подозрительными взглядами.

— Не было никакого фильма, — выдохнул старик.

У Вильямса отвисла челюсть.

— Не было фильма, — продолжил Беллоуз, всхлипывая. — Не привезли. Я не знал, что делать. Мы продали билеты, я отправил мальчишку на станцию за пленкой. А когда он вернулся с пустыми руками, я послал его к вам. Но потом… — Киномеханик мотнул головой в сторону зала, — он начал играть. И они не ушли. Слышите меня, они не могли уйти. Я наблюдал в окошко. Аккомпаниатор играл как сумасшедший: У него волосы встали дыбом. Господи Иисусе, я никогда ничего подобного не видел! А они смеялись и плакали. Кричали и умолкали. Его игра, мистер Вильямс… Вы слышали. Но фильма не было. Не привезли его. Не было никакого фильма!

По дороге домой мы с Мэттью молчали. Я не мог придумать ни одного подходящего слова и не смел поднять на него глаза. Но он казался спокойным, умиротворенным, словно все было в порядке, как всегда.

У остановки он взял меня за руки и повернулся ко мне в первый раз после выхода из кинотеатра. Я испугался. Его глаза стали совершенно белыми… Взгляд был мягким и добрым, но от одного вида этих глаз мне хотелось кричать.

— Не бойся, Джастин, — сказал Мэттью, и тон его голоса успокоил меня. — Это прекрасно. Поверь мне. Это прекрасно. Я теперь все вижу.

— Что с тобой случилось? — По моим щекам потекли слезы.

— Я достиг успеха.

Больше он ничего не сказал.

Мы вышли из троллейбуса, и я проводил Мэттью до квартиры. У двери он снова повернулся ко мне.

Он улыбнулся и коснулся моей щеки ладонью. Мне показалось, что его глаза светятся.

— Я люблю вас обоих.

Больше он ничего не сказал…

Медленно поднявшись по ступенькам, он достал ключи и отпер дверь.

Я больше никогда не видел Мэттью Пердью.

Несколько лет спустя мы получили от него письмо. Первое письмо после его отъезда в Калифорнию. Мы с Либерти поженились вскоре после того, как он уехал, двое наших сыновей и дочь родились в назначенный срок.

В своем письме Мэттью был сдержан, хотя немного беспокоился о своей карьере аккомпаниатора. Как он и боялся, все киностудии стремились выпускать звуковые фильмы, и спрос на аккомпаниаторов, которые смогут подчеркнуть игру актеров, сходил на нет. Выбор работы, особенно в сфере кино, для слепого Мэттью был крайне ограничен.