Вкус ужаса: Коллекция страха. Книга II

наткнулась на старый телевизор и принесла его домой. Внутри ящик был пуст, но стекло уцелело. Сильви поставила телевизор на старый ящик в углу своей комнаты и начала вырезать маленькие столики, кровати, стулья и дома. Она расставляла их внутри, отходила в другой конец комнаты и смотрела. Однажды Стюарт внезапно вошел к ней и увидел, что в ящике появились насекомые. Кузнечики, зеленые и серые, сидели в телевизоре за крошечным столом и разыгрывали пьесу, или что там для них придумала Сильви.

Через пару недель Коротышка Берген во второй раз отведал кнута, был избит топорищами, что стоило ему трех сломанных ребер, и сброшен в загон для скота к одному из известных своим дурным нравом козлов Дэна Карстейрса. Но каждый раз Коротышка поднимался на ноги, а стоило Карстейрсу отлучиться за едой или проверить пашню, как по возвращении он видел парня восседающим на крылечке рука об руку с Бетти Сью.

Наверное, именно тогда Дэн Карстейрс решил сменить тактику.

Он начал распускать слухи о том, что Коротышка изнасиловал его Бетти Сью. И что он уверен: Бетти была не первой, так что жителям долины стоит лучше присматривать за своими женами и дочерьми.

Возможно, у него ничего бы и не вышло, если бы несколько семей с другой стороны горы не начали говорить, что кто-то пристает к их дочерям. Не стоит и упоминать, что тут же стало ясно, кто во всем виноват. Такие слухи, стоит им появиться, распространяются со скоростью лесного пожара. И месяца не прошло, как Коротышка Берген проснулся от луча направленного в глаза фонарика и увидел группу мужчин с суровыми лицами. Его вытащили наружу, набросили на шею петлю, завязанную простым узлом, и перебросили второй конец веревки через ветку ближайшего дерева. Мстители дружно потащили Коротышку наверх, а когда ветка не выдержала, начали снова. Дело было сделано, хотя усилий потребовалось немало.

Стью знал, что Сильви очень нравился Коротышка. Они когда-то вместе собирали выброшенные вещи, чинили их, а потом продавали за пару долларов. В хижине Стью Эллума Коротышка был лишь пару раз, потому что Стью сказал ему, что у них и так есть все необходимое. И оба раза Сильви не сводила с Коротышки глаз, а потом всегда расспрашивала о нем Стюарта. До этих встреч, когда Сильви рассказывала ему о своих шоу, там фигурировали больницы с врачами и сиделками, богатый и одинокий мужчина, живущий в великой печали, и молодая женщина, неожиданно открывшая в себе неведомый дар, в общем, типичные сюжеты мыльных опер, которые она смотрела, навещая тетку в городе. Но стоило Сильви увидеть Коротышку Бергена, и все ее мысли сошлись на нем. Коротышка был шерифом, но местный богач, владевший здешними землями, готов был на все, чтобы его уничтожить. Врачи что-то сделали с Коротышкой при рождении. Морщинистый старый индеец потряс пучком перьев над телом малыша и сказал, что когда Коротышка умрет, его дух взметнется подобно шторму и опустошит, очистит землю.

— Девочка? Дочка? Что ты сделала? — спросил Стюарт Эллум, входя в ее комнату.

По дороге домой он только и думал о разговорах в забегаловке, о стае крыс, которые опустошали окрестности, пожирали овец и коров, оставляя одни кости.

— Тише, папа, новости, — сказала Сильви.

За стеклом телевизора на стульях сидели две крысы. Они глядели в комнату и говорили по очереди, периодически опуская глаза на стоящий передними столик или обмениваясь многозначительными взглядами и кивками.

Вскоре Сильви бесшумно захлопала в ладоши и повернулась к отцу.

— О чем ты хотел спросить, папочка?

Вместе с ней к нему повернулись и крысы, сидящие за маленьким столиком в телевизоре. Они поднялись на задние лапки и поклонились. Их глаза сияли — глаза крыс и его дочери.

ГЛЕН ХИРШБЕРГ Я БУДУ ЖИТЬ У ТЕБЯ ВО РТУ

Ему выпала невероятная удача, подумал он. Каждый миг его смерти увидят эти прекрасные глаза — и это было все равно что родиться для смерти под нежным благоухающим бризом.

Юкио Мисима

Впервые это произошло во время кормления в 4:00, но Кагоме подумала, что ей снится сон. И в этом не было ничего необычного: она почти не спала в последнее время, и большая часть жизни казалась ей теперь сном. Она уже промыла катетер Джои, осторожно промокнула гной, постоянно сочащийся из опухоли, полностью захватившей его верхнюю губу, и заменила пакет с питательным раствором на стойке капельницы. А теперь просто тихо сидела, держа его за истощенную руку с ледяными пальцами.

Брини, бирманская кошка, свернулась клубком в постоянном своем гнезде у бедер Джои. Пару раз она открывала глаза, моргала и начинала бить обрубком хвоста, словно обводя комнату внутренним радаром, затем засыпала снова. Где-то за настилом, в тени качающихся на зимнем ветру дубов, окружающих Сан- Гэбриэлс, не умолкал красноголовый дятел, которому даже снег не мешал стучать по облюбованной сосне или столбу.

«Я буду», — услышала, то есть почти услышала Кагоме, поглаживая пальцем хрупкие косточки Джои.

Все как в тот год с интерфероном. Вот только смотреть на него тогда было больнее. Джои спал еще больше, иногда по тридцать часов кряду, но никогда не меньше двенадцати. Однако его сон был более беспокойным, его мучили приступы дрожи и странные кошмары о демонах, которые Джои отлично помнил, но редко о них рассказывал. «Высокие существа, — бормотал он. — Шептуны».

В тот год бывали моменты, когда Джои не спал и не дрожал, но это пугало Кагоме еще больше. Его лицо тогда не покрывали шрамы, но… Болезнь превратилась в болото, и эта топь засасывала то, что делало этот ястребиный нос, эти оттопыренные уши, эти черты лицом ее Джои. И смотреть на него тогда было все равно, что смотреть на тень дома, источенного термитами.

Но все же… Тогда еще была абсурдная, но все же надежда. На то, что интерферон поможет. Убьет смертоносные клетки внутри Джои, оставив Джои жить.

Сейчас же, за несколько часов или дней до конца — не недель, уверяли ее, даже не одну неделю, — Джои вздрагивал лишь изредка. Иногда, когда она наклонялась к нему, его веки дрожали от удовлетворения. Так, по крайней мере, убеждала себя Кагоме. Иногда, когда он действительно просыпался и смотрел на нее, как сейчас, она видела, что жуткий мотор в нем снова работает, что за сетчаткой его глаз скрыто место, где он до сих пор ведет свой бесполезный бой. Однажды Джои сказал ей, что любит ее, что она — единственная причина, по которой он все еще борется. В основном же он смотрел на прозрачный пакет с питательным раствором и говорил: «Пирожок для почек. Прямая доставка». Или, если к ним заходил химиотерапевт или онколог, подмигивал: «Пристрелите меня».

«Я буду жить…»

Она гладила его рукой свое запястье. Ощущение было похоже на прикосновение бумаги, и, задев рукав халата, Кагоме услышала бумажный шелест. Словно во сне, она поднесла его руку к своей щеке. Прижалась к ней. Медленно, осторожно опустила ниже. Еще ниже. И еще, в вырез халата, чтобы его рука коснулась соска. И второго. Сколько прошло с тех пор? Два года? Три? Восемнадцать месяцев назад их ласки были такими нежными и — хотя оба знали, что их ждет, что возвращается и чем это закончится — неторопливыми. Такими неторопливыми, словно у них в запасе было все время мира. А теперь его кожа — то, что от нее осталось, — была шершавой и жесткой, как сухая мочалка.

«Я буду жить у тебя во рту».

Кагоме вскинулась и уронила руку Джои на больничную койку, установленную там, где раньше была их постель, обернулась…