одному придется. Отведу вас к ходу, что в Сокольники ведет. Там дорога прямая, иди да не сворачивай. К утру выберетесь. А там, где выйдешь, тебе укажут, как Лукьяна Чередникова найти.
Что-то звякнуло, упав на пол. Надежда быстро нагнулась и подобрала с пола медальон, где на крышке была прекрасно выполненная миниатюра: портрет юной женщины.
— Мадам, — ни с того ни с сего заторопилась Крошка, хотя у Муравьевой и в мыслях не было забирать себе медальон, — это мне подарил тот польский офицер… Который утром… Ну, помните…
— Ты украла его, каналья, — спокойно сказала Надежда. — Такие вещи не дарят шлюхам. Это портрет его матери.
— Дай-ка взглянуть, барышня! — попросил Клещ и, забрав медальон у Муравьевой, отошел с ним поближе к фонарю. — Ох ты, мать честная…
Надежде показалось, что старика хватил удар. Клещ шатнулся и осел у стены, прикрыв глаза.
— Дедушка! — всполошилась Муравьева. — Что с тобой?
— Личико, вишь, знакомое. Панночка одна на эту бабу похожа была. Только давненько дело было. Может, и запамятовал…
— Панночка? — Надежда сдвинула брови. — Француженка сказала мне, что украла это у поляка… Вот здесь выгравировано: «Да пребудет с тобой милость господня. Мама». А внутри — пуповинка. Гадина- маркитантка украла медальон, а теперь врет, что поляк ей его подарил.
— Вона как… — вздохнул Клещ. — А поляка ты того… Не зашибла?
— Я убежала. Он оставался связанным, а потом, когда мы снова пробегали через эту комнату, его там не было.
— Как его звать, не знает она?
— Ты знаешь имя того поляка? — спросила Надежда у Крошки.
— Его фамилия Рже-вус-ски, — с трудом выговорила Крошка, — а имя, кажется, Константэн или Констанциус.
— Константин Ржевусский… Эх, расспросить бы его!
— О чем? — удивилась Надежда. — Ты знал его мать?
— Тут уж, барынька, я помолчу, — вежливо ответил Клещ. — Одного меня касаемо.
ОГОНЬ, ВОДА И… КИРПИЧНАЯ ТРУБА
Палабретти проснулся от жары. Ему снилось, будто он снова в Африке, в песках, и слышит голос: «Сорок веков смотрят на вас с высоты этих пирамид!» Только почему-то эти слова произносил он сам. Он, Сандро Палабретти, был императором французов! И от взмаха его руки двинулась вперед армия, грохнули пушки. Дым окутал Сандро, он закашлялся и проснулся.
Если бы этого не произошло, то другого случая проснуться ему не представилось бы. Комната, где он спал, наполнялась дымом, а из коридора слышалось потрескивание горящей мебели. Еще не сбросив сон, Палабретти выскочил в коридор и увидел, что стена огня, охватившего паркет и стены, сжирая гардины, мебель, ковры, наступает на него. Дым валил и из-под пола, — как видно, пламя охватило и стружечную засыпку между полом и перекрытием.
Пробежав несколько нетронутых огнем комнат, Палабретти оказался на лестнице, ведущей вниз, и в ужасе отскочил: там вовсю бушевало пламя. Прорваться по ней было невозможно.
«Окно!» — подумал маркитант, но понял, что со второго этажа никогда не решится прыгнуть. Не осталось ничего иного, кроме как бежать дальше. Но без конца спасаться таким образом было нельзя. Тем более что из-под пола все больше проникал дым, а жар нагретого паркета чувствовался через сапоги.
Сердце сжалось: Палабретти казалось, что он обречен на ужасную смерть.
Но тут, открыв очередную дверь, он очутился на винтовой лестнице. Литые чугунные ступени загудели под сапогами. Всего через несколько секунд Палабретти оказался в том же самом подвале, откуда два с лишним часа назад проник в злополучный особняк.
Однако, хотя тут было попрохладнее и дышалось полегче, полной безопасности не было. Сводчатые потолки уже нагревались от бушевавшего наверху пламени. Сквозь щели между кирпичами уже сочился дым, в нескольких местах через них сыпались искры.
Палабретти бросился искать выход, тот, через который он выбрался из подвала на первый этаж, но когда нашел, то отпрянул в ужасе, — выход был завален огромной кучей горящих балок, досок и брусьев, которые, рассыпаясь на рдеющие угли, постепенно сползали в подвал, словно поток вулканической лавы. Оставалось лишь одно: возвращаться обратно в подземный ход.
Палабретти не хотел уходить с пустыми руками. Он схватил несколько кругов колбасы, связку вяленой рыбы, лука, потом небольшой окорок и, бросив все это в какой-то ящик, выволок на лестницу. Потом неожиданно увидел коробку со свечами и тоже унес за окованную дверь. Напоследок он вернулся, чтобы наполнить дубовое ведерко вином из первой попавшейся бочки. Вино оказалось хересом, оно медленно наполняло ведро, а в это время из подвала, где был ледник, послышался оглушительный треск, грохот сыпавшихся кирпичей и шипение. Повалил белый пар, который заполнил и винный подвал. Палабретти поспешил к двери, ведущей в подземелье. Он был уже в двух шагах от нее, когда треск и грохот повторились, но слышны были куда сильней. Обернувшийся Сандро увидел, что потолок, накаленный жаром сверху и холодный снизу, не выдержал разницы температур и треснул. Выпало много кирпичей, а следом за ними посыпались крупные головни и уголья. Трещины пошли по всему своду.
Сандро вернулся последний раз, чтобы зажечь свечу. Он запалил ее от большой головни, упавшей на бочку с хересом. Прикрыв свечу рукой, чтобы не задуло, Палабретти вошел в подземелье и, спустившись по лестнице, пристроил свечку у нижней ступени. Туда же он перетащил ведро с вином и ящик с провизией.
Присев на ступеньку, маркитант перевел дух. Здесь было по-прежнему тихо и прохладно, гулял освежающий сквозняк и запах дыма почти не чувствовался.
Палабретти отхлебнул хересу из ведра, откусил колбасы, облегченно вздохнул.
«Пищи и вина мне хватит, — подумал он. — Пожар вряд ли продлится больше суток. Пережду здесь, а потом вылезу».
Чтобы не скучать, он начал есть колбасу и запивать хересом. Скоро ему стало тепло и на душе повеселело. Страх уже совсем прошел, свеча мирно горела в фонаре, найденном в нише, а рядом в ящике лежал еще десяток, и это придавало уверенности, что света хватит надолго.
Сандро, возможно, опять заснул бы, и тогда, вероятно, его бытие земное на этом закончилось бы. Он уже засыпал, когда сверху из винного подвала долетел глухой удар. Сандро не знал, что, кроме емкостей с винами, там имеется и дюжина бочек с чистым спиртом, а кроме того, несколько кадок с льняным и подсолнечным маслом. Когда провалились своды подвала и вниз рухнули груды горящих углей, одна из бочек загорелась и взорвалась, десятки литров пылающего спирта хлынули на пол, а от них занялись и начали взрываться другие бочки. Спустя минуту или две весь пол подвала был залит пылающей смесью спирта и масел, которая хлынула под дверь, отделявшую подвал от лестницы подземного хода.
Палабретти, бросив все, кинулся бежать. Соображать он был не в силах и бросился вправо от лестницы, в еще не пройденную им часть хода. А поток спирта и масла хлынул за ним и был готов вот-вот настигнуть его.
Палабретти споткнулся, больно ушиб колено, но все же продолжил бег, хромая и чертыхаясь. Он даже не обратил внимания, что под ногами у него уже не каменный пол, а деревянный настил, и сверху подземный ход укреплен не каменным сводом, а бревенчатой, источенной червями крепью.
Палабретти бежал теперь по туннелю, который мог обрушиться в любую секунду. Ему еще помогал свет от настигающего его потока масла и спирта, который просочился через кирпичный завал и начал лизать сырые бревна крепи. Поджечь эту крепь масло и спирт не могли, но тем не менее вода, пропитывавшая гнилую древесину, стала испаряться, шипеть, трещать…
Палабретти сперва услышал скрип и треск мокрого дерева, а затем глухой гул оседающей земли… Он понял, что это значит, и в отчаяньи побежал быстрее, то и дело наталкиваясь на стены, которые и так ходили ходуном.
