ничего, что походило бы на человеческую голову.
— Фин, — мрачно сказал один из солдат, видать, жалея, что не удалось всадить штык в того негодяя, который убил двух его товарищей.
А лодку с исклеванными пулями бортами уже унесло за поворот реки…
КРОШКА
Ей было очень страшно. Свеча, оставленная Клещом в фонаре, догорела. На подземную «штаб- квартиру» навалилась тьма. Крошка забилась в угол, уселась с ногами на лавку, сделанную по-крестьянски, впритык к стене, нашарила тяжелое лоскутное одеяло, набитое тряпьем и куделью, завернулась и ждала. Чего ждала? И сама не знала.
Крошка села на лавке, подложив ноги по-турецки. Ей хотелось есть. Она помнила, что где-то была еда, и осторожно слезла с лавки. Сначала нашла бадейку с квасом и зачерпнула ледяного пойла. Потом нашарила мешок с сухарями и снизку лука. Ощупью ободрав луковицу, она стала откусывать от нее горькие кусочки, грызть сухари и запивать квасом. Полегчало. Сил прибыло, и Крошка даже подумала, не поискать ли ей выход на поверхность. Однако, поразмыслив, она решила, что делать этого не стоит. Во-первых, блуждать в темноте, не зная, куда идти, казалось страшным, а во-вторых, здесь все-таки были еда и питье.
Прошел, наверное, еще час, и Крошка услышала наконец то, что она хотела и одновременно боялась услышать: шаги.
Шаги сперва казались ей капаньем воды, но по мере того, как человек, шедший подземным ходом, приближался, становились тверже и различимее. Кто-то явно шел сюда, и вскоре Крошка увидела где-то вдали красноватое пятно света. Еще немного, и она увидела фигуру человека с фонарем в руке, приближавшуюся довольно быстро. Еще немного — и Крошка разглядела женщину в длинном платье с распущенными волосами. Женщина вошла в подземную комнату и увидела Крошку. Это была цыганка Настя.
— Ты кто, ромала? — спросила она по-русски, но Крошка не поняла.
— Но компрене… — пробормотала Крошка.
— Французка? — удивилась Настя. — Ла филь франсез, уи?
— Уи, уи! — закивала Крошка.
— Де Пари? — спросила цыганка.
— Уи, мадам! — Крошка была ужасно рада. Странная цыганка, как оказалось, вполне сносно знала французский.
— Откуда вы знаете французский?
— Знаю, дорогая. Я не цыганка, я сербиянка. Я у вас в Париже бывала, кочевала немного. Песни пела, гадала. Три года назад. Хороший город, только богатые скупые очень. И полиция злая.
— Я уже давно там не была, — вздохнула Крошка. — Наверно, лет десять.
— Ничего, приедешь. Русские выгонят вас. Армия домой пойдет, ты и уедешь.
Настя добыла откуда-то из-под одежды затертые карты, раскинула на столе, где горел фонарь.
— На сердце у тебя, дорогая, трефовый король, — пояснила Настя, — ты его любишь, он с тобой живет, а любит деньги одни. Правду говорю?
— Да-а… — протянула парижанка.
— Хочешь, погадаю на него?
Настя выкинула карты, разложила, сделала удивленное лицо, снова собрала, снова раскинула и, не в шутку удивившись, пробормотала:
— Большое счастье ему ложится, жить в казенном дворце у шестерок и валетов, дам и королей — все ему служить будут. Настоящим королем будет. Тебя забудет, совсем бросит. Это не я говорю, карты говорят. На тебя погадать, а?
— Гадай про меня, — сказала Крошка упавшим голосом.
— О, плохое дело, — сокрушенно сказала Настя. — Туз пик тебе выпал, дорогая. Вот, смотри, не я говорю — карты говорят… Дай ручку, там посмотрю, может, есть спасение.
Крошка подала руку, Настя поцокала языком, поднесла ладонь к глазам, поглядела.
— Сходится все, дорогая-золотая. Богу молись, если умеешь.
— От чего я умру?
— Любовь тебя погубит. Слишком любишь своего короля, а он тебя нет.
— Где он сейчас? Знаешь?
— В казенном дворце — так карты говорят. Все карты ему служат… Не ходи к нему — плохо будет.
Крошка в предсказания не очень верила, но все-таки боялась.
— Хочешь, выведу отсюда? — предложила Настя.
— Да, да! — воскликнула Крошка.
Настя встала, взяла фонарь, двинулась вперед. Крошка пошла за ней, ощущая какую-то странную силу, которая заставляла ее верить этой цыганке.
Совсем скоро они подошли к лестнице, ведущей вверх, ко входу в Марфин подвал. Настя трижды постучала в дверь.
Марфа открыла дверь, встала на пороге, мрачная, строгая, с каменным, непроницаемым лицом.
— Пришли? — спросила она глухо. — Ну и добро, девушки. Обе вы нужны, для того и послала тебя, Настя.
— Грудь болит, — пожаловалась Настя, — молоко распирает. А дите вы забрали.
— Матери молоко отдашь. Коли противиться мне своей силой не будешь, освобожу тебя от скорби. Она грудь до срока засушила, а ты чужого младенца украла. Обеим бог за грехи воздал.
— Как отдать? — удивилась Настя, всплескивая руками. — Ты что, бабушка? Я что ей, свои сиськи приставлю?
— Не протився, тебе же легче будет, — настойчиво повторила Марфа. — Садись рядком с Надеждой. За руки возьмитесь, крест-накрест. Прочитайте «Отче наш» по три раза, но в один голос. А я покуда питье изготовлю…
Когда женщины закончили третье чтение молитвы, Марфа подала им кружки.
— Пейте!
Женщины с робостью взяли кружки в руки и поднесли к губам.
Уже через пять минут обе мирно посапывали, откинувшись к стене. Марфа встала перед ними и забормотала себе под нос что-то невнятное. Затем она прикоснулась одной рукой к груди Насти, а другой к груди Надежды, быстро поменяла руки местами, три раза плюнула через левое плечо, дунула обеим в лица и перекрестила.
— Аминь! — громко сказала Марфа, и обе очнулись.
— Присохло… — удивленно пробормотала Настя. — И не болит.
Надежда и говорить ничего не стала. Вместе с «аминем» проснулся Евгений и заорал. Однако, получив в свое распоряжение материнскую грудь, мирно засопел, сосредоточенно зачмокал, прижмурив маленькие глазенки, и полностью умиротворился.
Крошка глядела на Марфу со страхом: она впервые видела настоящую колдунью.
— Слушай, Марфа, — потеплев в лице, спросила цыганка, — как делаешь, а? Скажи, тыщу рублей дам! Честное слово, как бог свят!
— Добро люби, не молись злу-то. Ты свою силу в черной ночи берешь, а я — в белом дне, — наставляла Марфа. — Добро у Христа, а зло — у Антихриста. Крест-то не свяченый у тебя, и в церкви не бываешь, не постишься, оттого дух слабый в тебе и бесы тебя губят. Душа-то у тебя уж наполовину черная. Не ровен час, всю заберут. Молись, Настенька, молись. Добро завсегда зло осилит, если человек по-доброму живет. А науку я тебе не открою. Вот будешь добром жить, тогда погляжу.
Настя взяла Крошку под руку и сказала:
