— Пусть ваши гастроли так же здорово пройдут, как они начались! Жаль, что никто не видел, кроме нас как вы потрясающе сыграли эту роль! А что бы вы делали, если бы роды все-таки начались?
— Милочка, я так вошла в роль, что, наверное, и роды бы приняла. Сама-то рожала как- никак.
Расстались мы, и я никак не думала, что еще раз увижу кого-нибудь из бывших в этом полете. Но через год летит опять в нашем самолете Дэвид. Я его сразу узнала, но не призналась: на этот счет у нас тоже инструкция: «Держите высоко звание советского гражданина, избегайте завязывать знакомства с иностранными пассажирами!» Дэвид сам меня остановил: когда я провозила мимо тележку с напитками:
— Здравствуйте! Это вы летели, с нами, когда моя жена вздумала рожать в самолете. Я тогда не успел поблагодарить вас. Спасибо вам большое от меня, от Катеньки и от маленького Дэвида!
Я отвечаю опять же по инструкции;
— Я только исполнила свой долг.
[И, выдав ему улыбку на все тридцать два зуба, с достоинством советского гражданина удаляюсь. А сама рада, конечно. Доброе слово и кошке приятно!]
А когда я разносила завтрак, Дэвид вдруг протягивает мне большой красивый пакет и говорит:
— Здесь джинсовый костюм. Я вез его для Катиной сестры, а у нее фигура вроде вашей. Я думаю, он вам подойдет, и Катенька будет довольна, что я вас встретил и передал вам подарок.
Проклятая наша инструкция строжайше запрещает брать подарки от иностранцев, пришлось мне и от костюма отказаться. Я бы взяла, конечно, но кто знает, кто с тобой рядом летает? Увидят, донесут — я тут же со сверхзвуковой скоростью с работы вылечу.
Но Дэвид и сам знал наши порядки. Когда я пришла забрать посуду, он незаметно сунул мне в руку записку: «В Ленинграде позвоните сегодня же вечером по этому телефону». И номер телефона. Ну, это другой разговор!
Вечером я позвонила, и мы встретились с Дэвидом в кафе. Привез он мне джинсовый костюмчик. Посидели мы с ним, и он рассказал мне, как он встретил свою Катеньку.
«Когда я поехал работать в Советский Союз, у меня в Лондоне осталась невеста, дочь одного важного человека из дипломатических кругов. Мне казалось, что мы любим друг друга настолько, насколько нужно для заключения счастливого брака. Невеста поставила условием, чтобы я после работы в СССР добился назначения в европейскую страну, и тогда она выйдет за меня замуж. Я считал ее требование справедливым и подчинился ему.
Однажды я приехал по делам из Москвы в Ленинград и один коллега из американского консульства познакомил меня с ленинградскими молодыми художниками-нонконформистами. Среди них была и Катенька. У нас с ней завязался какой-то интересный разговор о путях современного искусства, и я предложил его продолжить. Катенька не побоялась пригласить меня на ужин к себе домой.
И вот я пришел к ней домой. Жили они с матерью и братом по советским стандартам совсем неплохо: у них была отдельная квартира. Гостеприимная мать Катеньки наготовила в этот день пельменей. О, это было сказочно вкусно! Когда мы все сидели за столом, вдруг из соседней комнаты донесся чей-то слабый голос: «Кушать хочу! Опять про меня забыли!» Катенька сорвалась из-за стола и побежала в ту комнату. А ее мама сказала: «Это Катина бабушка, моя мать. Она уже пять лет не встает с постели. Совсем стала капризная, позволяет за собой ухаживать только Катеньке. Бедная девочка совсем иногда с ног сбивается: институт, работа, живопись да еще больная капризная бабушка».
Через несколько минут Катенька, спокойная и улыбающаяся, вернулась к столу. «Бабушка услышала запах пельменей, и ей еще захотелось. Я кормила ее до всех. Теперь уснула».
Я спросил. «И что вы, Катенька, все пять лет смотрите за бабушкой?» Катенька отвечает мне чуть грустно: «Я у нее была любимая внучка. Она уже всех забыла и не узнает даже маму, дочь свою, а меня помнит». И мне рассказали, что каждый день Катенька и ее брат выносят бабушку в кресле на улицу — так она гуляет. Колясок таких нет, чтобы входили в их лифт, а поменять квартиру на нижний этаж не удается. Я спросил, а не лучше ли ей было бы в старческом доме, где есть все условия для таких стариков? Тут на меня накинулась вся семья: «Да как это можно отдать бабушку в старческий дом, когда мы все живы-здоровы! Да что о нас люди подумают! Она заслужила право умереть в своей постели». А Катенька смотрела на меня расширенными от ужаса глазами: «Неужели вы, Дэвид, могли бы расстаться с бабушкой, которая вас вырастила?»
И тут я вспомнил, что у моей невесты не бабушка, а родная мать уже несколько лет находится в старческом доме. Считается, что там ей лучше и удобнее. И почему-то я подумал о том, что если вдруг моя судьба переломится, я стану инвалидом, то моя невеста так же легко от меня избавится, как она избавилась от своей матери, когда ту разбил паралич. Мне кажется, я в этот вечер уже решил в душе, что женюсь на Катеньке. Но случилось это через несколько лет, когда уже и бабушка умерла. Пришлось пойти на скандал с моей невестой и ее родителями, много было хлопот с разрешением на брак. На Катеньку так нажимал КГБ, заставляя ее отказаться от брака со мной, что этим только укрепили ее в желании покинуть страну. Глупо ведь, когда власти решают, кому на ком жениться и как кому жить. Она даже не хотела, чтобы ребенок родился здесь, боялась, что в будущем это ему может повредить. Вот так я получил жену, с которой могу спокойно встретить и болезнь, и старость».
