Дело в том, что после смерти Маяковского было решено издать собрание сочинений поэта. Пять томов вышло, а дальше дело как-то застопорилось (чему нельзя удивляться, если знать советскую машину). И вот тогда Лиля Брик решила написать письмо лично Сталину, причем передала его через своих знакомых и влиятельных людей таким образом, чтобы оно непременно попало к Сталину на стол.
Лиля Брик — эта женщина, с которой у Маяковского были самые длительные отношения, они жили вместе, практически как муж и жена. Сама Лиля Брик и ее семья использовали Маяковского как могли: в то время поэт много печатался, имел деньги, и эти деньги шли на содержание семьи Лили Брик. Эта женщина стала второй в Москве женщиной-водителем личного автомобиля — автомобиль купил ей Маяковский. Лиля знала об увлеченности поэта другими женщинами, но была чрезвычайно умна и никогда не шла на разрыв, прощала ему большие и малые романы, прощала и отношения с Норой. Она знала, что Маяковский целиком в ее власти: поэт завещал ей все свое написанное. И после смерти Владимира Маяковского Лиля решила использовать до конца полученное от него наследство. Она стала единственной распорядительницей всего, что имел Маяковский, — его стихов. Поэтому ее заинтересованность в издании новых книг Маяковского была сугубо практической: она получала все деньги.
Сталин прочитал письмо Лили Брик. И наложил грозную резолюцию.
В письме Лиля Брик писала о недопустимости замалчивания Маяковского, о волоките с изданием собрания сочинений и многом еще…
Но вышло в итоге так, как и должно было выйти в этой стране. Во-первых, письмо Брик к Сталину и его резолюцию (в небольшой редакции, специально для населения) напечатали в «Правде». И это стало началом конца Маяковского как поэта.
По радио и со всех всевозможных сцен стали читать его стихи. Но какие? Те, которые были отобраны и рекомендованы партией: «Стихи о советском паспорте», «Во весь голос»… И все прочее, что писалось Маяковским практически на заказ. Маяковского сделали трибуном, крикуном, его стихи не читали — кричали с эстрады. Дальше — больше. Стихи, вот эти, революционные, партийные, прославляющие социализм и пятилетки, были включены в школьные программы.
Мало того что творчество Маяковского было выхолощено и была напрочь отвергнута его лирика, так и все остальное его творчество сделали обязательным для чтения. Обязательный — значит, принудительный, значит, потребляемый через силу. И Маяковского почти возненавидели школьники и студенты (что характерно для массы поэтов в школьной программе). Выросло новое поколение людей, для которых гениальный поэт стал лишь «трибуном революции». Каждый школьник мог прокричать: «Я достаю из широких штанин…», но единицы из тысяч и десятков тысяч могли знать такие строки:
Фаина Раневская воспринимала то, что происходило с Владимиром Маяковским, как свою личную трагедию. Самое страшное для нее было в том, что она никаким образом не могла повлиять на происходящее. Она видела мощь машины, понимала, что остановить ее не под силу простому человеку, будь он даже трижды гениален.
…В 1969 году Фаина Раневская пришла в библиотеку театрального общества, попросила принести сборник лирических стихов Владимира Маяковского. Ей принесли небольшую книжицу, изданную в 1939 году. Книга была как новенькая, лишь припудренная пылью. На том самом листочке, на котором помечаются факты выдачи, стояла одна-единственная запись.
Фаина Раневская не стала отвечать на вопрос библиотекарши, что с ней случилось, когда та увидела бегущие по щекам актрисы слезы.
5. Самуил Маршак
Стихи Маршака Раневская обожала. И вот что удивительно: Маяковский, который был очень честолюбив, среди своих современников, пожалуй, только Маршака считал выше себя. Он любил читать его стихи, правда, в своем, «рубленом» темпе, но от этого они звучали ничуть не хуже.
Раневская буквально охотилась за новыми стихами Маршака. И очень гордилась тем, что у нее было издание стихов Самуила Яковлевича еще 20-х годов…
Для основной массы советских людей Маршак оставался детским писателем: «Ученик учил уроки, / У него в чернилах щеки», — миллионы советских детей учили азбуку по этим удивительно музыкальным, легко запоминающимся строчкам. Но Маршак — это лучший и до сегодняшнего дня переводчик сонетов Шекспира. Раневская называла эти переводы шедевром. Маршак — тонкий и глубокий лирик, немного грустный, но смотрящий глубоко и пристально. Не познакомиться с ним Раневская не могла — она всегда стремилась сблизиться с людьми, которых считала истинно талантливыми. Маршака она считала поэтом.
Раневская была не однажды у него в гостях. Жил он очень скромно, окна его квартиры выходили на шумную улицу, но он привык, не обращал внимания.
У Маршака была своя экономка или прислуга, до войны иметь в доме таких людей не считалось чем- то зазорным. Интересно, что эта женщина была немкой. И когда началась война, когда в Москве объявляли воздушную тревогу, Самуил Яковлевич стучал в комнату экономки и сообщал ей: «Ваши прилетели». Та беззлобно ругалась.
Маршак был одним из тех людей, которые в знаменитой Ляле из «Подкидыша» увидели не только комичность, но и трагедийность образа. Ведь правда: Раневская сыграла там деспотичную, властную, глуповатую мещанку. Но одновременно внимательный взгляд увидит в этой женщине непреодолимое желание быть матерью. Глаза Ляли, полные слез, в конце эпизода вдруг открывали совсем иной мир этой женщины, и утешающий ее муж становится ее единственной радостью в этой жизни. Бездетная пара… И Маршак, вспомнив однажды эту роль, сказал Раневской именно об этом: «Вы сыграли трагическую женщину».
Однажды Раневская принялась в разговоре с Маршаком обвинять современные песни: стихи их пусты, содержание поверхностно. Идиотизм сочится со всех щелей: из радио и телевидения, с эстрады и сцены театра. То, что сказать вслух было бы величайшей глупостью, оказывается, можно спеть — и это будет восхвалено, горячилась Раневская. Почему людям не дают слушать настоящую, живую поэзию? А что поют народные хоры? Безвкусица полная… «Раскинулось море широко», «Кирпичики» — что это?
И тут Маршак вынужден был остановить Фаину Георгиевну. Спокойно, ничуть не повышая голоса, он принялся рассказывать Раневской, что кроме профессиональной поэзии, назовем ее так, есть поэзия народная. Это баллады. В них все построено по внутренним законам: есть сюжет, завязка, кульминация, развязка. Не просто песня, но целая история жизни какого-то героя, и такой поэзией нельзя пренебрегать, ее нужно беречь и хранить, потому что именно из нее произрастает та чистая поэзия, которая так нравится Раневской. Более того, некогда именно такая поэзия помогала человеку оставаться человеком, она соединяла людей на тонком духовном уровне. И отказать сегодня ей в праве на существование мы не имеем права.
Для Фаины Раневской это был урок, потрясший ее. Она вынуждена была во многом пересмотреть свои взгляды и оценки. Она очень верила Самуилу Маршаку, да и сказанное им было простым и ясным для восприятия нормальным человеком. Были и еще беседы на темы поэзии, которые не просто духовно обогатили Раневскую, но буквально открыли для нее новый мир прекрасного, достойного восхищения и рожденного в глубинах народного сознания.
6. Любочка-Любовь
