Женькиным воплем:
— Ты что, очумела? Ты могла меня убить!
— Жаль, что не убила! — сказала внятно Дина, и каблучки ее процокали по плитам коридора в сторону спален.
— А телефона тебе не жаль? Он еще может тебе пригодиться! — завизжал ей вслед Женька.
Ага, значит она бросила в него переносной телефон, он обычно держал его у себя в конторе, а тут вынес ей в салон — в контору он никогда никого не впускал. Не удостоив его ответом, Дина с треском захлопнула за собой кухонную дверь, и все стихло.
Дождавшись момента, когда Женька, наконец, убрался к себе в контору, я выскользнула из чулана в кухню, чтобы сделать себе чашечку кофе. И застыла на пороге. Дина стояла у раковины спиной ко мне.
Услышав шорох за спиной, она резко обернулась, словно ожидала нападения сзади, — и увидела меня. Лицо ее отразило крайнее смятение — она ведь не знала, что я здесь. А я тоже хороша: уставилась на нее в легком обалдении — я до того не замечала, какая она красивая. Я ведь никогда не видела ее в рабочей, так сказать, одежде — в платье с глубоким вырезом, с румянами на щеках и с подведенными глазами. Красота в ней была какая-то особая, — тихая, что ли, с первого взгляда не бросающаяся в глаза, — она раскрывалась медленно, проступая наружу из-под пленки обыденности, как переводная картинка.
Мы с ней постояли так секунду, пялясь друг на друга, а потом она вдруг шагнула ко мне, уткнулась носом мне в ключицу и заревела:
— Тетя Нонна, что я наделала! Что я наделала!
Смешно получилось, что она по старой памяти назвала меня тетей, эта здоровенная дылда, на полторы головы выше меня. Я не успела ничего ответить, потому что в кухню, вопросительно принюхиваясь, вбежал Женька:
— Вы что тут замышляете, девочки?
Дина выпрямилась — ей пришлось изрядно наклониться, чтобы поплакать на моей груди, — и, не взглянув на Женьку, молча вышла. Тогда он уставился на меня — наверно, ждал от меня ответа, но я разыграла полную невинность и, как ни в чем не бывало, стала насыпать кофе в чашку. Может, Женька продолжал бы допытываться, о чем мы с Диной шептались, но тут притопал Тамаз, запер на засов дверь в спальни и начал устраивать себе постель на раскладушке у порога. Он всегда спал там в мои рабочие часы и даже вой пылесоса не мог его потревожить.
— Иди спать, Женька, — сказал он, уминая подушку, — хватит суетиться.
Женька еще пару секунд глядел на меня испытующе, пытаясь оценить степень нанесенного ему ущерба, но мои глаза были прозрачны и чисты — я ведь недаром говорю, что хранение тайн стало моей второй профессией. Он понял, что ничего от меня не получит, — в его деле быстрое понимание — залог успеха, махнул рукой, — ладно, дескать, давай забудем! — и пошел спать в контору.
Все заснули, а я взялась за свою дорогую швабру и тут же выбросила из головы Дину и ее драму — мне было, о чем подумать. Я совершенно не представляла, как может разрешиться моя семейная драма, сильно напоминавшая детскую задачку про волка, козу и капусту в одной лодке.
Привычно сортируя белье и вытряхивая окурки из пепельниц, я мысленно перебирала все возможные варианты ее решения, но никак не могла спасти козу от волка или капусту от козы. Я даже не заметила, как прошло время — девицы проснулись и начали вяло выползать в салон в халатах и шлепанцах, и Тамаз позвал меня убирать спальни. И тут я обнаружила, что Зойка осталась валяться в постели — как она мне объяснила, под предлогом месячных. Вообще месячные были темой постоянного скандала между Женькой и девицами. Он показывал им какие-то расчеты своих убытков и настаивал, чтобы они работали, невзирая ни на что, а они требовали законного отпуска хотя бы на три дня. Требовали собственно, не все: Платиновая и Хныкуша были согласны на все, так как Женька выдавал им наркотики только в рабочие дни, а Дина никогда не уклонялась из каких-то своих соображений.
А соображения у нее, как рассказала мне Зойка, были романтические до неправдоподобия, они как бы вполне соответствовали ее характеру, хотя мало вязались с общим циничным житейским раскладом.
Все начиналось и кончалось Феликсом. Два-три года назад Феликс, наконец, обратил внимание на Дину, которая по-прежнему никого, кроме него, не хотела замечать. Возможно, его внимание было сильно подогрето тем, что после смерти родителей Дине досталась их шикарная писательская квартира, уставленная старинной мебелью и увешанная картинами выползших из подполья модернистов, которые стали быстро подниматься в цене. Тем более что его собственные высоконравственные родители пребывали в полном здравии, умирать не собирались и образ жизни сына решительно осуждали. Так что ему оказалось очень кстати переехать к Дине, которая за это время успела закончить археологическое отделение университета и поступить в аспирантуру.
Сам Феликс тоже пристроился неплохо: успешно провалившись в двух-трех отраслях знаний, он неожиданно нашел себя в музыке.
Надо же — Феликс и музыка! Каково это было слышать мне — уж в чем, в чем, но в музыкальных мальчиках я разбираюсь. Можете поверить, Феликс никакого отношения к этому разряду не имел. Но в наши дни и музыка пошла другая, и музыкальные мальчики требуются не те.
Чувство ритма у Феликса безусловно было, как и чуткий радар, хорошо ловивший нужные позывные — этого оказалось достаточно, чтобы он стал лабать на саксофоне в молодежном порно-рок- театре, администрация которого неплохо приторговывала наркотиками в антрактах. Полулегальных заработков Феликса вполне могло бы хватить им на жизнь в придачу к тому, что Дина выручала при продаже родительских картин: Феликс как-то умудрился внушить ей, что единственная ценность этих картин в их рыночной цене. Однако потребностей у Феликса было много, а коллекция картин на стенах Дининой квартиры за эти годы заметно уменьшилась. Но главное, в Москве наступила пора бешеных денег и больших состояний. Как пели когда-то мои мальчики во Дворце культуры милиции:
«Сатана там правит бал, там правит бал, там правит бал,
Люди гибнут за металл, там за металл, там за металл!»
Феликс тоже не устоял против Сатаны и, очертя голову, бросился в мутный московский водоворот, в котором каждый ловил золотую рыбку в меру своей ловкости и везения. Ловкости у Феликса было хоть отбавляй, а свое везенье ему не терпелось испытать: он уговорил Дину продать оптом все оставшиеся картины и пару старинных подсвечников в придачу. К этому он добавил изрядную сумму, взятую им в долг у администрации его мафиозного порно-театра, и вложил все это в какую-то таинственную сделку, предполагавшую выгодный обмен якутских алмазов на среднеазиатскую коноплю или наоборот.
Но кто-то кого-то предал, кого-то другого убили ночью на улице, а кто-то третий обменял все деньги на доллары и сбежал в Америку, где скрылся под чужим именем.
В результате сделка сорвалась. Дина с Феликсом остались без денег, без картин и с огромным долгом, за неотдачу которого Феликсу грозила страшная, хоть и красивая смерть. Показательные экзекуции чеченская мафия обставляла обычно блистательными театральными эффектами.
Феликс пошел к директору театра и стал перед ним на колени — делайте, что хотите, но у меня нет ни копейки! Директор сверкнул на него горячим кавказским глазом и понял, что убить Феликса он может, но выгоды ему от этого не будет никакой. Он пососал свой смоляной джигитский ус и отложил казнь Феликса на полгода, привязав при этом и долг, и процент на долг к курсу доллара. Феликс вышел от директора на ватных ногах, радуясь отсрочке, но не видя впереди никакого выхода. Откуда у него возьмутся такие деньги даже через десять лет?
— Я пришла к Дине и застала ее в слезах, — рассказывала Зойка, — она оплакивала авансом своего ненаглядного Феликса. И тут мне подвернулся Женька.
Зойка за это время прошла неплохую школу жизни: она закончила английское отделение
