парковались, из подъезда вышел Женька в кожаной куртке и джинсах, бледный, но причесанный и красивый. Он так напряженно следил за полицейским офицером, пока тот отстегивал ремень и открывал дверцу, что не заметил Дину. Она подошла к нему сзади и сказала в самое ухо — она была с ним почти одного роста:
— Сейчас же отдай мой паспорт и Зойкин!
Женька тряхнул головой:
— Отстань, сейчас не до тебя.
Дина сказала внятно и громко:
— Отдай паспорта по-хорошему, падла, а то я сейчас расскажу, что у тебя в сейфе полно героина.
А полицейский уже входил в заведение:
— Что у вас тут загорелось?
Женька дернулся было за ним, но Дина обогнала его и окликнула полицейского на иврите:
— Господин офицер!
Полицейский обернулся к ней:
— Вы из этой квартиры?
Опережая ее ответ, Женька юркнул в темноту заведения, объясняя полицейскому на бегу:
— Она — туристка, пришла взять документы, свои и подруги, я брал их на хранение, пока они мотались по пустыне.
Полицейский оглядел одобрительно ее и Зойку, которая оказалась тут же рядом:
— Красивые девушки приезжают из России. Как вам понравилась наша страна?
Он бы еще ими любовался, да Женька вышел с паспортами, протянул их Дине и процедил по-русски, показывая все зубы в сладкой улыбке:
— Погоди, я тебя еще достану, сука!
Дина не стала ему отвечать, она сосредоточила свое внимание на полицейском. Дыхание ее было прерывисто-нежным, а иврит ее звучал как «Песня Песней»:
— Это сказочная страна. Но главное, конечно, Иерусалим, вечный город. Мы даже не могли себе представить, что он так прекрасен!
При звуках голоса этой вруньи, которая ни разу не вышла за двери Женькиного бардака, очарованный полицейский, кажется, забыл, что он при исполнении служебных обязанностей.
— Откуда у тебя такой иврит? — пролепетал он, млея от восторга.
Дина загадочно улыбнулась и не ответила. Он схватил ее за руку:
— Может, вы с подругой выпьете со мной по чашечке кофе?
О, эта чашечка кофе израильских мужиков! Она при кадрении заменяет им русскую водку и американский виски. В ответ на приглашение Дина грациозно высвободила руку и засмеялась своим особым призывным смехом:
— Мы бы с радостью, но мы опаздываем в аэропорт.
Обалдевший полицейский уже был готов на все, — он выбежал из подъезда и распахнул перед девками дверцу машины:
— Мы только выпьем кофе, и я сам отвезу вас в аэропорт! На полицейской машине это займет не более, чем четверть часа!
И в мгновение ока они исчезли в уличном водовороте. Женька растерянно топтался на тротуаре, а я маячила у его локтя, не понимая, что мне делать — идти убирать весь этот разгром или нет. Что-то, видимо, сообразив, он стремительно ринулся в заведение и хотел закрыть за собой дверь, но я протиснулась вслед за ним. Он помчался в спальни девок, а я, не отставая, побежала следом.
Он ворвался в комнату Дины и Зойки и разразился витиеватой матерной тирадой: запертый обычно на секретный замок, нижний ящик комода, где они хранили свои доллары, сейчас был выдвинут и пуст.
Женька яростно пнул ящик ногой и пошел бродить по комнатам, оценивая степень разгрома. Я бродила за ним следом, как приклеенная, и мысли у нас, я думаю, текли параллельно, хоть и на разном уровне: каждый из нас прикидывал, удастся ли ему сохранить свой источник дохода. И поверьте мне, мой маленький доход был для меня так же важен, как для Женьки его большой.
Я первая заметила Женькину зажигалку, ту самую, платиновую, что он подарил накануне Дине в знак примирения, — она валялась под обугленным каркасом дивана, с которого Тамаз сорвал подушки для тушения шторы.
Я даже вскрикнула при виде ее. Женька обернулся на мой крик, тоже увидел свою зажигалку, наклонился, поднял ее с пола и стал разглядывать, словно не веря своим глазам. Он нажал на кнопку — зажигалка была мертва, газа в ней не было.
Мы стояли и смотрели друг на друга молча, словно открывали друг другу страшную правду. Так и не сказав ни слова, Женька круто развернулся и пошел в свою контору, а я села на пол и попыталась привести в порядок свои расхристанные чувства.
Из-за открытой двери конторы раздался Женькин голос. Сперва я подскочила, думая, что он обращается ко мне, но поняла, что он говорит по телефону.
— Хорошо, что я застал тебя, Феликс. Да, это я, из Тель-Авива. Ну удружил ты мне, ну удружил! Какую суку ты мне подсунул по дружбе, сволота! Иврит у нее, видите ли, великолепный! Она тут показала нам свой иврит. Не понимаешь? Ничего, скоро поймешь! Теперь тебе вовек за ее фокусы не расплатиться. Так что готовься, Феликс, молись перед сном!
Он со звоном шмякнул трубку, а я стояла онемев, словно кипятком ошпаренная — вот она, оказывается, великая любовь!
Когда я вечером рассказала всю эту историю дома, мама даже забыла, что мне тоже угрожала опасность. Она вскочила и стала натягивать пальто:
— Надо немедленно найти Дину и предупредить.
— Где вы будете ее искать, Шарман, она давно небось, целуется со своим Феликсом! — трезво возразил Никита и затосковал, переключившись, как всегда, на себя: — Может, лучше вы поищете себе работу, как обещали? А то непонятно, как без Нонниной зарплаты мы теперь расплатимся за печь? ».
Дунский выдохнул воздух и замолчал. Габи вгляделась в его лицо и поняла, что он дочитал до конца:
«Как, это все? А что стало с Диной? И с Феликсом?»
«Откуда я знаю? Это уже другой рассказ».
«Но мне-то ты можешь сказать!».
«Ты что, не знаешь разницы между литературой и жизнью?».
«Раз ты их придумал, ты должен знать, что с ними стало потом», — решительно сообщила Габи.
«Значит, тебе понравилось!» — счастливым голосом объявил Дунский.
«С чего ты взял?».
«Раз тебя волнует судьба героев...» — начал было он, но Габи вскочила и бурно принялась его щекотать, выкрикивая «Неужели ты гений, Дунский? Неужели гений? Сознайся, это не ты написал такой гениальный рассказ?»
Дунский повалился на пол, стараясь увильнуть от быстрых рук Габи, — щекотки он боялся больше, чем непризнания своих талантов. Исходя мелким щекотным смехом, он просипел:
«Сознаюсь, это не я, не я! Это моя подруга-уборщица из массажного кабинета!».
Габи села на него верхом и произнесла приговор:
«Врешь ты все про подругу-уборщицу! Сознавайся, ты сам это все сочинил?»
