Проблемы начались через несколько дней после аварии. Как таковой аварии не было, всего лишь неожиданно сильная гроза, но я оказалась в больнице, и по каким-то там инструкциям это отнесли к «несчастному случаю на производстве».
Хотя, если разобраться, какое уж там «производство». Обычная институтская лаборатория, в которой я подрабатывала. Всё оборудование лаборатории состояло из большой поляны, заставленной антеннами разных форм и размеров. В малюсеньком домике, спрятавшимся за заборчиком, вдоль стен стояли стеллажи с непонятными приборами. Непонятными — потому что училась я на гуманитария, а здесь занимались чистой физикой. И попала я сюда, если честно, за красивые глазки, в буквальном смысле слова. При моём росте в метр шестьдесят, субтильном телосложении (я предпочитаю говорить «миниатюрном»), светлых волосюшках, голубых глазках и ангельском личике, я вызывала у большинства мужчин безотчётное желание сделать для меня что-то хорошее. А если я ещё и собиралась заплакать, то из мужиков можно было верёвки вить. Чем я иногда бессовестно пользовалась. Так что в лаборатории в мои обязанности входило только приготовление чая. Прочие мелочи, как то — постановка опытов, написание отчётов и выписывание мне премий с удовольствием делали наши мужчины. Но я считаю подобное распределение обязанностей вполне приемлемым. Во всяком случае, улыбаться наши мужчины стали гораздо чаще, да и на работу теперь бежали, как по секрету сообщили девчонки из других лабораторий, с большим желанием.
В тот день у меня было лирическое настроение, и я, наплевав на все запреты, отправилась на поляну с антеннами. Собирала цветочки, никого не трогала. И тут среди ясного неба эта треклятая молния! Природный феномен, вероятность которого была настолько мала, что её невозможно даже представить. Как объяснял потом завлаб, произошло наложение какого-то особо хитрого опыта наших умников и взявшейся непонятно откуда мощной молнии, что усилило эффект опыта в миллиарды раз. А для меня это выглядело так, будто я посреди яркого солнечного дня внезапно ослепла, очутившись в невыносимо ярком коконе. Постепенно слепота прошла, и уже кокон я воспринимала как обычный солнечный свет. Несколько минут, и кокон исчез, а я снова ослепла, будто зайдя с улицы в подземелье. А потом до меня дошло, что всё происходящее ну никак не относится к разряду обыденных. На всякий случай я решила упасть в обморок.
Спасли меня очень быстро. Оказалось, что половина приборов лаборатории выгорела, так что молния ни для кого не осталась незамеченной. Бросились на полигон посмотреть, что она натворила с антеннами, а там и я, в красивом платье, на спине, с цветами в сложенных на груди руках посреди выжженного круга земли. Меня и ещё нескольких особо впечатлительных отвезли на скорой в ближайшую больницу. Привели нас в порядок быстро, но меня ещё неделю мучили всяческими анализами. Как только врачи дали справку, что я здорова, меня тут же выгнали в отпуск, выписали огромную премию, но упросили написать заявление на увольнение. При этом начальник старался не смотреть мне в глаза. Но я его не винила — кому нужны неприятности из-за чужой глупости? Да и я, в принципе, отделалась ещё легко — могли ведь просто турнуть за нарушение техники безопасности, трудовой дисциплины или ещё чего-нибудь.
Несколько дней я наслаждалась свободой и толстым кошельком. А потом…
А потом начались видения. Сначала я этого не поняла. А когда поняла, то не смогла объяснить. Для этого даже трудно подобрать слова. У каждого, наверное, бывало, что смотришь прямо, а краем глаза, боковым зрением, замечаешь
Промучившись несколько дней, отправилась сдаваться неврологу. Врач меня внимательно выслушал и первым делом отправил к окулисту. Тот тоже ничего не нашёл и отправил обратно. Невролог помрачнел и начал что-то лепетать о неисследованных ресурсах мозга, о необходимости новых анализов и обследований. Минут через десять я поняла, что он понятия не имеет, что со мной делать.
— Но я могу дать вам направление в Институт Мозга в Москве — неожиданно закончил он.
— И зачем мне это?
На этот раз врач не стал напускать туману умными непонятными словами.
— Они занимаются особыми случаями, и оборудование у них несравнимо лучше. И врачи там… лучше.
Такая честность встречается крайне редко, и я его даже немного зауважала. Не за то, что он признался в чужом превосходстве, а за то, что признался, что его знаний просто не хватает.
Как ни странно, но в Москве меня приняли сразу и без вопросов. Потом вопросы посыпались, но о чём угодно, только не о моей голове или глазах. Ещё неделю я изображала подопытную обезьяну, увешанную проводами, сдавала кучу новых анализов. Когда первый энтузиазм у медиков поугас, меня вызвали к заведующему — средних лет мужчине с умными глазами, большими залысинами и в очках. Наверное, он был немного гипнотизёр, потому что его голос звучал непонятно обволакивающе, а взгляд буквально пронзал насквозь. Но я с детства числилась в разряде «невнушаемых» и на все эти медицинские хитрости прореагировала как всегда — честным спокойным взглядом в переносицу собеседника (почему-то именно такой взгляд больше всего бесил тех доморощенных гипнотизёров, пытавшихся сделать со мной хоть что-нибудь)
Но завотделением был спокоен и доброжелателен, даже когда его «воздействие» не удалось.
— Новость хорошая — мы не нашли ни единого намёка на патологию или хотя бы на отклонение от нормы. Вы, Наташа, здоровы, как… среднестатистический здоровый человек.
— А плохая? — не удержалась я.
— А плохая — мы не знаем причин ваших видений.
— Но мне становится всё хуже!
— Можно попробовать успокоительное, наладить режим труда и отдыха.
— Я и так месяц только и делаю, что отдыхаю.
— Причины ваших видений не в физиологии, а…
Врач задумался, подбирая слова.
— А вы не пробовали их рассмотреть?
— Кого «их»?
— Ну, те тени, о которых вы говорили.
