приближении лета, то есть комаров и мошки. Вот начнется мука! Я занимаюсь теперь усердно немецким языком, а на днях начну и французским. Вот плохо одно: нет у меня приличного словаря ни того, ни другого языка, и книг нет для чтения. Быть может, есть у вас, так, если сможете, пришлите мне. Буду благодарен и возвращу по миновании надобности в них. Ежели дела по изучению языков пойдут Успешно, примусь и за английский, хотя и по этому языку у меня совершенно нет пособий. А как у вас обстоят Дела с языками? Ведь мама хорошо знает французский язык, а у вас сейчас такой возраст, что вы легко можете усвоить его.
Итак, серьезно за дело!
Дорогие мои! Получил ваше письмо и хоть немного обрадовался в своей скучной жизни. Одно только мне было неприятно: это успехи Маруськи. Она не только стала хуже учиться, но даже письма пишет уже не те, что раньше: грязно, с кляксами и ошибками. В чем дело, деточка? Ты даже по таким предметам, как история и география, еле-еле поспеваешь на 3-ки. Что же тебя интересует? Что же ты делаешь целыми днями? Ты как-то писала мне, что тебя очень интересует история. Оказывается, что твой интерес идет не далее троечки. Меня твои неуклонно падающие успехи в занятиях очень беспокоят и тревожат. Вот сижу или лежу, как будто ни о чем не думаю, да вдруг сердце защемит. В чем дело? Что за причина? Покопаюсь – оказывается, все дело в твоем письме и в твоих отметках. Конечно, я не того мнения, что отметки действительно точно измеряют и определяют запас знания и развития ученика, но все же они дают хоть относительное понятие о них. А твое письмо вполне даже подтверждает 2 по русскому письму. «На Красных морских разбойниках» далеко не уедешь, мой друг! Брось-ка ты их и займись чем-либо более полезным.
В твоем возрасте я читал книги серьезные, а у меня ведь не было такого влияния, какое оказывает на тебя твоя милая и дорогая мамуся. Моим умственным развитием мало кто интересовался. И я от этого еще до сих пор страдаю. Все же я стремился инстинктивно к серьезным книгам, а не к «Морским и иным разбойникам». Буду надеяться, что моя славная Мэри сделает решительный поворот в сторону успехов в своих занятиях. Какие еще глупости не бросил Степа? Неужели он все еще пишет «арихметика»? Как ты, Степа, учишься? О чем думаешь? Почему не пишешь мне письма? Милый мой мальчик! Порадуй меня чем- нибудь! Я насчет Лильки никогда не сомневался и всегда думал и теперь думаю, что она есть и будет умницей. Верно, Нюрик? Отвечай! Целую тебя в носик и в затылочек. Нюка – это чудесный парень. Подожди, он весь мир удивит своим умом! Я на это твердо надеюсь. Только не надо, шалунишка, болеть. Целую тебя в «ладонь» ноги! К твоему сведению: Араке выросла и дерется с Верным из-за каждого куска. Иной раз еле-еле растащишь их. Шерсть так и летит клочьями.
Человек подобен дроби, числитель есть то, что он есть, а знаменатель то, что он о себе думает. Чем больше знаменатель, тем меньше дробь.
Инесса Федоровна АРМАНД: «СВОЮ СИЛУ, СВОЮ ЦЕНУ УЗНАЕШЬ ТОЛЬКО ПОСТЕПЕННО»
Среди женщин, вписавших яркие страницы в историю нашей революции, вечно будет значиться имя Инессы Федоровны Арманд, которая прожила трудную, но очень интересную жизнь.
Дочь французских артистов, она родилась в Париже. Отец рано умер, мать осталась без средств с тремя детьми. Шестилетнюю Инессу взяли на воспитание жившие в Москве ее бабушка и тетя. Так Инесса с раннего детства оказалась в России, которая и стала ее родиной.
Любознательная, в совершенстве знающая два иностранных языка, рано прочитавшая произведения многих русских и зарубежных классиков, познакомившаяся с рядом философских и исторических книг, она все чаще задумывалась: почему так несправедливо устроена жизнь? Постепенно Инесса включается в активную революционную деятельность, а в тридцать лет становится членом партии большевиков. Ее замечательные качества революционера, борца высоко ценил Владимир Ильич Ленин, доверявший «товарищу Инессе» трудные и ответственные поручения партии.
У Инессы Федоровны было пятеро детей, с которыми ей не раз приходилось на долгие месяцы разлучаться. Находясь по заданию партии за границей, она писала им теплые, сердечные письма.
Прочитайте одно из таких писем. Оно было послано из швейцарского города Берна в Москву в 1915 году семнадцатилетней дочери, которую, как и мать, звали Инессой.
...Родная, больше всего хотелось бы покрепче тебя обнять и расцеловать. Ты, моя родная дочка, с большим негодованием отвергаешь мое мнение, что ты сильная, говоришь, что тебе даже больно, что я так думаю и пишу. Мне, конечно, ужасно не хочется сделать тебе больно, но никак не могу отказаться от своего мнения. Я считаю тебя сильной – и ни в коем случае и никогда не считаю тебя трусихой, как ты называешь себя. Ты застенчива, ты еще мало знаешь себя, мало знаешь свои силы, мало знаешь себе цену, и это в конце концов довольно понятно и довольно естественно. Свою силу, свою цену узнаешь только постепенно, по мере того, как разрешаешь те или иные жизненные задачи и путем сравнения себя с другими людьми, а это предполагает, во всяком случае, длительный жизненный опыт. Без этого опыта и сравнения с другими слишком еще немногочисленны, Да и жизнь еще успела поставить слишком мало задач. Но все-таки кое- какие задачи жизнь уже ставила перед тобой, и, по моим наблюдениям, ты всегда разрешала их именно как сильная. Конечно, не все так сразу вспомнишь, да и долго было бы все перечислять. Но приведу Два примера: 1) ученье – то, что ты умеешь и можешь так энергично и настойчиво заниматься, тратить на ученье скорее слишком много энергии, есть, несомненно, признак воли и энергии, и даже не совсем дюжинной; 2) то, что ты еще совсем маленькой – лет 9–10 – умела держать секрет с такой непоколебимой твердостью. Ты, конечно, вспомнишь, при каких обстоятельствах это было, потому не буду сейчас об этом упоминать и доложу тебе, что такая стойкость в ребенке – большая редкость, и ты, несомненно, была маленьким героем. И это опять-таки несомненный признак сильной воли. Приведу тебе еще одно маленькое доказательство из очень недавних времен. Помнишь историю с хозяйкой пансиона... Несомненно, надо было поступить именно так, как мы поступили. Надо было уйти, но я немного колебалась, и именно твоя решимость, твое решительное заявление «нам надо уйти отсюда» окончательно прекратили эти мои колебания, и я решилась. Ты говоришь: «А вот девица на пароходе охарактеризовала меня так-то и так-то». Я вполне допускаю, что характеристика этой девицы была даже не шуткой с ее стороны, а что она тебя действительно считала «слабым плющом» – я пойду даже дальше, я скажу, что люди, которые мало тебя знают, так и должны о тебе думать. Твоя застенчивость для постороннего человека может вполне сойти за слабость, как и некоторая мягкость, которая в тебе, несомненно, есть. Ну и что же из того, что посторонние люди так о тебе думают, – это ведь совершенно ничего не доказывает. Знаешь ли, я скажу про себя – скажу прямо – жизнь и многие жизненные передряги, которые пришлось пережить, мне доказали, что я сильная, и доказала это много раз, и я это знаю. Но знаешь, что мне часто говорили, да и до сих пор еще говорят? «Когда мы с вами познакомились, вы нам казались такой мягкой, хрупкой и слабой – а вы, оказывается, железная». Да, совершенно внешние и поверхностные впечатления по- сторонних не имеют никакой цены, да и неужели на самом деле каждый сильный человек должен быть непременно жандармом, лишенным
