промелькнул вертолет. Пули зацокали по крыше. Одна пробила лобовое стекло и
врезалась в пол рядом с креслом Олегыча.
-Андрей, к сбивалке! – крикнул машинист.
Сбивалкой он называл дыру в потолке и крупнокалиберный пулемет. Я
кинулся вглубь тепловоза. Откинув тряпье, которым было прикрыто оружие, я с
радостью убедился, что оно в порядке.
Пули снова зацокали по крыше.
Впрыгнув в высокое кресло, я дернул рукоять пулемета. Он плавно
повернулся на хорошо смазанных шарнирах. Молодец Олегыч, за всем успевает
следить!
-Шрам, открывай!
Задвижка, скрывающая бойницу, отодвинулась, постанывая. Небо хлынуло
навстречу, воздух, бесстрастно – холодный, ринулся в легкие; я задохнулся на
мгновение, испытывая подобие восторга. Кресло поднялось ровно настолько,
чтобы моя макушка не высовывалась, но обзор был достаточен. Я сразу увидел
вертолет. Желто – свинцовая стрекоза, сверкающая на солнце.
Поймав стрекозу в перекрестье прицела, я надавил на гашетку. Лента,
извиваясь, исчезла внутри пулемета.
На мгновение мне показалось, что я промазал, - вертолет продолжал
двигаться с той же скоростью в том же направлении. Но вот черная полоска дыма
прорисовалась у хвоста машины, стала четче и гуще, вертолет накренился и
исчез из поля зрения. Упал ли он в реку, либо взорвался в воздухе, мы не могли
узнать при всем желании: поезд преодолел мост и снова, изрыгая из трубы
черный дым, пошел через Джунгли.
В Тверь состав двигался тяжело, часто останавливался, бойцы проверяли
пути, искали мины, ремонтировали взорванные рельсы; на Полянах проводились
зачистки, разводились костры. Теперь же, «налегке», как выразился Олегыч, мы
неслись по уже хоженым «тропам». Но на душе у меня вовсе не было покоя. Еще
бы! Отряд погиб, миссия провалена. Куда я еду? Зачем? С головой – прямо в
пасть дракона?
Созвездия выстроились на почерневшем небе. Показалась луна,
выщербленная и растрескавшаяся древняя монета.
Джунгли кончились. Кончилась и железная дорога, вдруг уткнувшись в
темную стену, безнадежно плотную: ни двери, ни калитки. Но я-то знал: поезд
приблизится, и перед ним распахнутся ворота. Так всегда бывает.
Московская резервация… Что ждет меня там? ОСОБЬ, сырой подвал,
допросы, выворачивающие душу наизнанку, пытки и, апофеоз, - позорная казнь?
А еще там меня ждет Марина. И потому я пойду туда, а, если придется, поползу,
по снежной корке, сдирая колени до костей. Марина!
Часть третья
ВОЗРОЖДЕНЦЫ
1
КРЕМЛЬ - 2
Кажется, это произошло со мной, когда я учился в школе. В обычной школе
на станции Родинка.
Пожалуй, «произошло» - сильно сказано для подростковой чепухи, но тогда
я, наверное, не знал об этом.
Меня предала любимая учительница.
Ее звали Алиса Аркадьевна, она преподавала химию. Помимо сказочного
имени у учительницы был слегка вздернутый нос в задорных веснушках и голубые
глаза, придававшие ее лицу милое, как будто удивленное выражение.
Предательство Алисы Аркадьевны началось в мае, когда состоялась
олимпиада по химии. Я оказался единственным участником от нашей школы. На
гербовых бланках решил несколько задач, не показавшихся мне сложными.
«Сказали, результат пришлют летом. По почте, – сообщила мне Алиса
Аркадьевна. – Надеюсь, ты победишь».
Со второго июля по третье августа, в школе - практика.
Практикой у нас называли работу на пришкольном участке: поливать
кабачки, собирать личинки с капусты, полоть морковь. Иногда возникали ссоры и
драки разморенных на жаре школяров.
Овощи, ягоды и фрукты, выращенные своими руками, поступали в
школьную столовку, и краснолицый Юрка-поваренок весь год варил сливовый
компот и щи из квашеной капусты.
Я не ходил в столовку не потому, что мне не нравилась Юркина стряпня.
В столовке заправляла банда Сани – «монаха», второгодника из
многодетной неблагополучной семьи, и легче легкого там схлопотать ложкой по
лбу, а то и получить стакан компота за шиворот.
Я не ходил в столовку и потому считал, что вправе не ходить и на практику.
Тем более что посещение практики было не обязательным, - достаточно не
придти в первый день, второго июля, не отметиться в журнале, и все лето -
свободно.
Второго июля я был дома. На чердаке нашел стопку журналов,
перевязанную бечевой, и, спустившись, рассматривал их на полу. В журнале
«Работница» на обложке – Высоцкий с гитарой, в журнале «Юность», - роман
Берджеса «Заводной апельсин»…
В дверь позвонили.
Это была Света Коршунова, моя одноклассница.
-Андрей, - сказала она. – Тебя Алиса Аркадьевна в школу вызывает.
-Зачем?
-Говорит, пришло письмо с результатами олимпиады.
Всю дорогу до школы я бежал, и перед дверью учительской остановился,
запыхавшись. Постучал.
-Войдите, - голос Алисы Аркадьевны.
Учительница была одна. Она окинула меня насмешливым взглядом,
подметив, как тяжело вздымается моя грудная клетка.
-Островцев, - сказала она. – Почему ты не посещаешь практику?
Я молчал, пытаясь унять биение сердца.
-Это нехорошо, Андрей. Твои товарищи работают, а ты отдыхаешь. В
столовую – то ходишь.
Она смотрела на меня своими добрыми глазами. Я опустил голову.
-Распишись.
Алиса Аркадьевна протянула журнал практики. Я поставил закорючку
напротив своей фамилии, одним росчерком отняв у себя часть лета.
Но мне не лета было жалко.
Выйдя из учительской, я побрел по школе, ничего не замечая вокруг себя.
Конь, осаженный на всем скаку. Рыбка, пойманная на пустой крючок.
Алиса Аркадьевна могла бы просто вызвать меня - пришел бы, никуда не
делся! Почему она предпочла ложь?
