Дом стоял в уключине переулка, такой же мертвый, как и окружавшие его
каменные собратья. Когда Серая вошла под арку и махнула рукой: «Сюда», я,
ведущий за ошейник вожака упряжки, подумал: не зря ли не послушал Марину? В
конце концов, в Джунглях приходилось переживать и не такие бури, как–либо
перекантовались бы… Но, взглянув на свою женщину, едва бредущую по снегу,
отогнал от себя эту мысль. Одно дело – Джунгли, где, кажется, от деревьев
исходит тепло, и совсем другое – этот город, этот обмороженный каменный гроб.
-Пришли, - произнесла Серая.
Вход в парадное был достаточно широк, чтобы упряжка вместе с санями
протиснулась туда. Но усталые псы отказывались подниматься по обледенелым
бетонным ступенькам.
-Мы поможем, - с готовностью вызвался толстяк Устин. – Так, Ярослав?
Длинный молча вцепился в задник саней. Я дернул за упряжь, вожак, не
привыкший еще к своей новой роли, заскулил, напрягая мускулы.
-Толкайте!
Устин и Ярослав поднапряглись, и сани въехали по ступенькам на
площадку.
Стены парадного украшали разноцветные надписи, рисунки. Чаще других
встречались кричаще-броское «Цой жив!», а так же портрет длинноволосого
юноши с задранным подбородком и горделиво выпяченной нижней губой. Одна
бетонная лестница вела наверх, туда, где слышалось завывание ветра в пустых
комнатах, другая – вниз. Вдоль лестницы, ведущей наверх, были установлены
металлические перила, к которым я и привязал собак. Впрочем, псы и не
помышляли о побеге. Оказавшись под защитой от бури, они дружно улеглись на
пол и поглядывали на нас, высунув розовые языки.
-Следуйте за мной, - пригласила Серая.
Логово цоистов находилось в подвале. Серая отворила металлическую
дверь. Терпкий дух человеческого жилья заструился вверх по лестнице. Я вошел,
следом – Марина, и уже за нами – Устин с Ярославом.
Это было большое помещение с черными стенами и закопченным
потолком; у дальней стены возвышалась статуя человека с гитарой, украшенная
бусами из человеческих черепов; в углах – груды тряпья, должно быть, служащие
цоистам постелью. Посреди помещения горел костер, у которого грелись двое.
Еще трое сидели на коленях рядом со статуей, но, как только мы вошли, они
вскочили на ноги и все как один уставились на нас.
-Братья и сестры, - обратилась к ним Серая. – Это…
-Андрей.
-Марина.
-Андрей и Марина едва не погибли, и мы решили привести их сюда.
-Лучше бы пожрать принесли!
-А тебе бы, Антон, только жрать да жрать, - заметила Серая, строго глядя
на длинноволосого парня со сломанным носом. – Лучше бы ты чаще молился!
-Он молится, - словно оправдываясь, сказала пожилая женщина, стоящая
рядом с Антоном. – Он молится, госпожа!
Госпожа! Так вот, значит, кто здесь главный. Впрочем, это можно было
понять и раньше по горделиво-холодному тону, с которым Серая разговаривала с
Устином и Ярославом.
-Располагайтесь, - кивнула мне Серая. – Вы теперь под защитой стен
Храма великого Цоя.
-Цой – жив! – эхом отозвались сектанты.
-Апрель, помоги мне раздеться.
Апрель, невысокая белокурая девушка, бросилась к госпоже. Она приняла у
Серой короткую шубу, - та осталась в свитере, четко очерчивающем небольшую
грудь. Сняла с нее шапку. Череп Серой был голым, как яйцо; на макушке, плавно
переходя в затылок, расположилось вытатуированное изображение все того же
длинноволосого гитариста.
-Вы, должно быть, голодны?
-Да, - поспешно признался я.
-Рудольф!
-Моя госпожа?
Из светового круга выступил коренастый мужик. Он, набычившись,
посмотрел на меня. В плотоядном блеске этих желтоватых глаз я узнал собрата –
игрока. Возможно, этот Рудольф никогда не был в Джунглях, но ему явно знакома
борьба за Теплую Птицу, в которой он, похоже, преуспел, не останавливаясь ни
перед чем.
-У нас есть что-нибудь съестное, Рудольф?
-Сухари, госпожа, да и тех немного.
-Дай им по одному.
По тому, как изменился, - смягчился, потеплел – взгляд Рудольфа, когда он
посмотрел на свою госпожу, я понял: эти двое любовники. И тогда мне стало ясно,
как именно устроена эта секта. В основе ее – страх, а вовсе не вера. Все эти
Ярославы, Устины, Антоны смертельно боятся Рудольфа, который в своем
изодранном тулупе, надетом мехом наружу, похож на зверя, только что
покинувшего Джунгли.
-Приглашаем вас принять участие в еженощной молитве, - произнес
Рудольф, глядя, с какой жадностью мы с Мариной грызем сухари. Сказано это
было таким тоном, что мне стало ясно: отказаться мы не можем.
-Таким образом, вы проявите уважение к Храму, приютившему вас, -
вставила Серая, усаживаясь на принесенной двумя цоистами драное кресло.
Сектанты расселись в кружок у костра, оставляя достаточно места для
двоих, тем самым как бы приглашая нас присоединиться к себе.
Ну что ж, молиться – это не в кипятке вариться. И все-таки: скорее бы
рассвет! Я посмотрел на Марину. На ее лице отражалось похожее желание.
Мы присели на колени у костра. Хотелось протянуть к огню руки, но я не
решился: напротив сидел Рудольф.
-Братья мои, сестры мои, - изменив голос до неузнаваемости, заговорила
Серая. – Мы были – одинокие путники, мы брели во мраке сквозь ночь, не видя
огней, не чувствуя рядом присутствия друга. Мы мучились, мы погибали порознь,
до тех пор, пока в нашу жизнь не вошла вера. Вера в единственного бога - Цоя.
-Цой – жив! – нараспев протянули сектанты.
-По преданию, Цой страдал и умер за нас, недостойных. Теперь мы в
вечном неоплатном долгу перед Господом. Мы должны посвятить свою жизнь
жреческому служению ему, смирить свое тело, открыв душу. Тот, кто будет
верным сыном Цоя, получит награду – вечную жизнь в раю, среди своих братьев и
сестер. Но – горе тому, кто предаст господа нашего, Цоя!
Последнюю фразу Серая произнесла срывающимся, и потому – страшным
голосом.
-Цой – жив! – как ни в чем ни бывало, отозвались сектанты.
