— Сжечь легко, — задумчиво проговорил Оула. Он все еще был под впечатлением прочитанного. — Пошли чай пить, — и тут же сорвался с места и кинулся на кухню, — я же забыл чайник выключить!..
Кухня напоминала парилку. Все было в подвижном, сероватом тумане. Резко пахло мокрой известкой. Чайник отдавал последнюю влагу, гудел, рычал, фыркал, выпуская из носика длинную струю пара.
— Как же я забыл…, как же забыл!.. — корил себя Оула. Стянув рукав с рубашки, он схватил чайник и поставил в раковину. — Ну как же я мог забыть!?..
— Это я виноват, оставил без присмотра свое чтиво, — весело отреагировал на происшествие журналист.
— И вообще, хочу извиниться перед тобой, Олег Нилович, за пьяное кривляние…, — посерьезнев, добавил Виталий
— Все нормально… Только я вот не пойму, — тут же задал вопрос Оула, видя, что журналист изрядно протрезвел, был свеж и даже побрит, — почему грузчик!?..
— Эт долгая история, — Виталий отвел глаза. — Вот почему мужик пьет, Олег Ниловыч, как думаешь?
— Ну, я думаю много причин…
— Но в основном одна — стыд! Да, да, уважаемый северный гость, от стыда.
Проговорив это с какой-то безжалостной злобой к себе, он решительно сел на табурет и продолжил:
— От стыда…, от стыда потому, что ушла умная и красивая жена, которой надоело, что муж вместо денег приносит домой одни проблемы. Стыдно оттого, что дети не хотят с ним встречаться и даже говорить по телефону. От того, что на день рождения ни от кого не приходят поздравления. От того, что твои принципы и нравственные убеждения, оказывается, сегодня смехотворны и никого не волнуют, как не волнует твоя индивидуальная авторская позиция… Ты меня слышишь, Олег Нилыч!?..
— Слышу, Виталий Николаевич, слышу, — спокойно отозвался гость.
Оула сидел напротив журналиста, внимательно слушал и не спускал с него глаз. Он снова поставил на газ чайник, достал из своей сумки холодные и тонкие как стельки чебуреки, купленные еще утром на вокзале и приготовил стаканы для чая.
— И еще стыдно, когда тебя не понимают старые и, казалось бы, проверенные временем друзья. Стыдно, что к сорока годам выходит, ты ничего не нажил и ничего не умеешь делать, кроме как более-менее писать. Что не научился врать и воровать, ценное как оказывается приобретение предприимчивого человека. Стыдно, что в нашей стране, если хочешь быть очень богатым, надо всего навсего заложить… душу дьяволу, поступиться честью, совестью…
— А что, — прервал его Оула, — поводов хватает, жизнь не удалась, все воры и дураки, интереснее, чем быть грузчиком, нет занятия, лучший друг — бутылка вина… — Оула встал, хотел пройтись, как он обычно делал, когда волновался, но места было мало, и он снова сел. — Я вот тоже, все время, понимаешь ли, ложусь и просыпаюсь с ощущением беды… Может мне тоже за бутылку взяться, как никак — универсальное средство, а?
— Ну вот и ты туда же, Олег Нилыч, — теперь вскочил Виталий и, постояв, снова опустился на табурет. — Что меня трудно понять что ли!?
— Очень даже не трудно. Тебе нравится быть обиженным. Считать себя непризнанным гением журналистики. Ждешь жалости. Но жалость тебя оскорбит еще больше…
— Так что ты предлагаешь, Олег Нилыч? — прервал его Виталий.
— Наверное, сначала перестать себя жалеть, — невозмутимо ответил тот. — А второе, потерпи и выслушай меня, потому что времени у меня в обрез.
— Слушаю, — Виталий поднял глаза на собеседника и который раз удивился, насколько все же тяжелый и сильный взгляд у Нилыча.
— Так вот, — начал гость, — сегодня я весь день тебя искал, с самого утра. Побывал в трех редакциях… — Оула сделал паузу. — После поездки домой в Лапландию, (услышав новость, у Виталия округлились глаза), возникли вопросы, которые я надеялся решить с твоей помощью. Самому мне не по силам. А ехать на Ямал, не зная на них ответы, я не могу. — Оула пристальнее посмотрел на собеседника.
— Я очень, очень рад Олег Нилович, что ты побывал дома, но чем тебе может помочь грузчик из гастронома!?
— Я почитал твои бумаги…, пока ты мылся, и…
— Интересно…, — Виталий откинулся и скрестил на груди руки.
— Да, ты знаешь, все же не зря я тебя искал…, не зря. И что я думал Виталий Николаевич, пока читал твои сочинения, — Оула сузил глаза и чуть подался вперед, — ты помнишь, зачем меня искал тогда зимой на «Заячьей губе»?
— А то… Только вот…
— Погоди, — прервал его Оула, — я знаю, что ты хочешь возразить. Так вот, давай договоримся, будто мы с тобой только-только встретились, а?.. И главное, ты тот Виталий Николаевич, со своими давними планами и желанием…
— Ну-у, ты даешь, Олег Нилович!.. Столько лет прошло, да и кто я сейчас, и… где, да не-ет, не серьезно…
— А что ты теряешь, — Оула широко улыбался.
— Не серьезно…, — в задумчивости повторил Виталий. Теперь он сжался, словно от мороза, обхватил свои плечи руками и смотрел в какую-то точку на столе. — Даже если я и напишу, кто меня издаст, а!? Это первое…, а…
— Да ты хотя бы начни, это уже половина дела, — прервал с азартом Оула.
— Не-ет, не серьезно…, утопия и абсурд… — не унимался журналист.
— Ну что ж! — резко изменился в лице и настроении гость и легонько хлопнул по столу ладонью. — Может ты и прав, может действительно быть грузчиком — твое призвание. Да и грузчикам всегда виднее. Куда мне лечь отдохнуть?
— Да… на кровать…, куда же еще… — рассеянно отозвался Виталий.
— А ты?..
— Да я… найду где…
Оула прошел в комнату и, не раздеваясь, прилег на бугристое ложе. Только теперь он почувствовал, как все же сильно устал за прошедший день. Он не жалел, что ничем завершилось задуманное, и не считал, что день потерян. Как ни странно, но Оула понимал Виталия. Что поделаешь, у каждого свой характер… Может, и правда кому-то удобнее забиться в щель и ничего не замечать вокруг, да еще и щеки надуть, страдать и обижаться…
— Не спишь, Олег Нилович? — от дверей прозвучал осторожный голос Виталия.
— Не сплю, — равнодушно ответил Оула.
— Я тут подумал, — начал мямлить журналист, — может ты и прав, Олег Нилович, но не хотелось бы с бухты-барахты решать…, хотя конечно заманчиво, да и твой интерес я чувствую здесь есть…
— Только не делай мне одолжения. — Оула поднялся и сел на край кровати. — Это не столько мне надо, сколько тебе. А интерес конечно есть. Кто же сейчас живет без интереса. Только интерес опять же не мне нужен, Виталий Николаевич, а… тундре, всему Северу, — он встал и прошелся по темной комнате, — людям…, которые там живут. Надо все средства использовать, что бы достучаться куда надо с нашими бедами…, пройдет совсем немного времени и будет поздно, безнадежно поздно…
— Ну и в чем интерес? О чем речь, собственно!?..
— Скажи, было у тебя так, что смотришь, скажем, кинофильм впервые, а чем кончится знаешь? Или идешь, идешь на далекий огонек, и кажется он тебе окошком, где тебя ждут…, а подойдешь ближе, гнилушка светится!?.. А?!..
— Бывало…, пожалуй, — немного растерянно ответил Виталий.
— Вот ты понимаешь, — гость в задумчивости встал, прошел по комнате и опять присел на краешек кровати, — я, когда попал в сороковом году к манси…, думал, что оказался в прошлом…, словно попал к своим предкам!.. Так мне казалось. Потом, когда в тундре жил, среди ненцев, такое было чувство, будто это уже было со мной когда-то, но вспомнить не мог. Все это время с такими мыслями и жил… Потом, это уже в
