провожатый к нему, да уж года два как помер.
Яптане рассеянно молчала, разглядывая свои опухшие пальцы.
— Вот я и говорю, родимая, может и вогула-то тово, давно нет на свете. Одна лишь молва осталась.
— Помоги мне, — Яптане уперлась в нос лодки.
Старуха больше не уговаривала, ухватилась за борт и привычно налегла на него, упираясь ногами в илистый берег, пачкая юбки.
— Погоди, выгрузим лишнее, поди вернешься, — старая зырянка принялась вытаскивать узлы из лодки, посматривая на Яптане с грустью и восхищением: «Какие же крепкие эти самоедки, мужикам не уступят!..»
— Баночку возьми. Будет метаться напои.
Повизгивая, крутилась на берегу Лапа, она никак не могла понять, почему хозяйка сидит в лодке без маленького хозяина. Она то забегала в воду, то стремглав бросалась к избе, где давно спал Ефимка.
— Лапа, ко мне, — взяв весло в руки, скомандовала Яптане. И собака послушно запрыгнула в лодку.
— Главное, протоку не проскочи. Она слева будет. Говорят, она совсем незаметная, маленькая, — продолжала напутствовать старая зырянка.
Первые два песка появились почти сразу же за поселком. Они вдохновили Яптане и прибавили сил. Но вот третьи пески она ждала долго. Река выровнялась и текла чуть не по прямой. Высоченные деревья с обеих сторон пугали. Все время казалось, что из-за частокола стволов кто-то подглядывает за лодкой, перебегая от дерева к дереву. Тишина там, в глубине мрачного леса была подозрительной. Даже Лапа сидела, не шелохнувшись, осторожно крутила головой, всматриваясь и слушая сумерки леса. Солнце давно село, но небо оставалось белесо-голубым.
Больной слегка постанывал, но уже не бился как в прошлый раз. Яптане втянулась в мерный ритм гребли настолько, что совсем не чувствовала ни рук, ни спины. Отчаянно хотелось спать.
Немного взбодрилась, когда река запетляла, и опять показались пески. И все же не выдержала, после пятых песков уснула.
Проснулась от всплеска упавшего весла. Собака с недоумением смотрела на хозяйку. Лодку отнесло далеко назад и смертельно уставшей женщине пришлось рассчитываться за свою слабость, вновь проходить пятые пески. Как ни старалась Яптане еще два раза засыпала, пока не добралась, наконец, до Красного ручья.
Если бы не цвет воды она наверняка проплыла бы мимо.
В этом месте лес заметно поредел, берега ощетинились голой, густой растительностью, которая надежно маскировала устье ручья.
После Седьмых песков Яптане заметила, что вода у левого берега темнее, она была словно ржавая и тянулась, прижимаясь к самой кромке берега, узким шлейфом. И даже в этом случае, следуя столь явному ориентиру, женщина проплыла мимо ручья. Пришлось возвращаться, терять силы и время.
Поднырнув под паутину голых веток, она вплыла в маленькую, игрушечную речку. Вода была бордовой, а левый берег все еще в не растаявшем снегу, зато на правом кое-где вовсю синели подснежники. Их чуткие к солнцу головки трепетно ожидали восхода, который должен был вот-вот наступить.
Как во сне плыла по этому тихому, чистому ото льда и засоров ручью Яптане. Словно кто-то следил за ним и вовремя прочищал узкое, но достаточно глубокое русло. Двум лодкам было бы трудно разминуться, повстречайся они вдруг.
Как-то плавно, незаметно ручей расширился и превратился в небольшое озерцо с низкими, кочкастыми берегами, реденькими, кривотелыми сосенками и крикливым гомоном всполошено взлетающих гусей и уток.
За первым водоемом последовал второй и вскоре ручей разделился на два. Точнее, в красный болотный под углом впадал другой, чистенький и веселый, выбегающий из низкорослого березняка. Он мирно журчал и поблескивал на перекатах. Огромный, разлапистый кедр разделял ручьи. За ним формировалась гряда. Незаметно, но настойчиво она переходила в отрог какой-то невидимой отсюда возвышенности, принадлежащей, по всей вероятности, предгорью уральского хребта.
Яптане будто срослась с веслом, разжимала и никак не могла разжать рук, пока оно само не выскользнуло. С огромным трудом она выбралась на берег, закрепила лодку и напоила больного. С каждым движением она все меньше и меньше соображала, что делает. Казалось, она вообще забыла, зачем сюда приплыла. Как в глубоком сне вытащила из лодки оленью шкуру и, бросив ее к кореньям кедра, еще на ходу окончательно уснула. Что было дальше, она уже не помнила, не ощущала, не слышала. Она крепко спала.
Солнце будто украдкой выглянуло из-за далеких верхушек деревьев. Убедилось, что все тихо и лишь после этого решительно и смело, щедро разлило вокруг свое тепло. Оно охотно ласкало лицо измученной женщины, ее опухшие, морщинистые руки, жалело ее и восхищалось.
Заглянуло и в лодку, где завершалась схватка молодой, искалеченной жизни со Смертью, увы, в пользу последней. Увидев это, сильные, яркие лучи тут же вмешались. Они высветили, обнажили Ее, лишили главного ее оружия — холода. Оторвали Ее костлявые руки от еще живого человека, выдавили Ее из лодки в тень, под берег и коряги, в темноту леса. А больного тут же принялись согревать, ласкать и гладить, как когда-то они гладили его в детстве.
Лапа привычно обследовала местность, бегала вокруг, перепрыгивая ручьи, углубляясь то в березняк, то в болотное редколесье. Две пестрые сороки увязались за ней, всполошено треща на всю округу, предупреждая о чужих и незванных. Она настолько увлеклась, что, возвращаясь в очередной раз к лодке, вдруг застыла на месте, так и не перескочив ручей. Рядом с ее спящей хозяйкой стояла огромная серая собака.
Лапа упустила момент или попросту прозевала, когда нужно было с лаем броситься на врага. Ей было удивительно, что она не смогла учуять чужого!
Она потянула носом, но никакой опасности, ни в воздухе, ни в действиях серой собаки. Миролюбиво вильнув хвостом, она перепрыгнула ручей и направилась к своей хозяйке.
И только тогда раздался тихий, но страшный рокот серого незнакомца. Верхние губы задрались, собравшись на носу в складки. Они трепетали, обнажив ужасных размеров клыки. Собака урчала впечатляюще. Лапа вновь замерла в недоумении. Ее не подпускали ни к лодке, ни к ее же хозяйке. Ничего не оставалось, как медленно присесть и принюхиваться к ситуации.
Низко опустив хвост, чужая собака продолжала стоять вполоборота к Лапе, не делая больше никаких движений.
Услышав легкое почавкивание, обе собаки повернули головы в сторону березнячка. К ним навстречу, мягко ступая по прошлогодней листве, пропитанной талой водой, шел низенький, белоголовый старичок в суконной, летней малице и с корявой палкой в руке.
У Лапы, готовой с лаем броситься на человека, хватило ума взглянуть на серого гиганта, хвост которого слегка вилял, приветствуя человека.
Предчувствия капитана Щербака сбылись. Едва он прибыл с докладом к начальству, как его тут же взял в оборот незнакомый капитан, прибывший из Главного Управления. Сам майор Шубников, начальник особого отдела Комилага то и дело торопливо вытягивался перед столичным гостем и выглядел, как точно из бани. Давал торопливые, путаные объяснения франтоватому, отутюженному капитану, метался от стола к шкафам за той или иной папкой или бросался к сейфу за нужной бумагой.
Фамилия капитана была несколько необычной — Залубко. Что в первый момент, как минимум вызывало улыбку, а немного погодя порождало всевозможные слухи, байки, анекдоты в острых и безжалостных на язык военных коллективах.
В кабинете майора Шубникова Залубко долго молчал. Театрально заложив руки за спину, с умным сосредоточенным лицом он красиво ходил по узкой, ярко-красной ковровой дорожке. Он был заметно моложе и Щербака, и майора. Высокий, плоский во всем новеньком он будто на время сошел с витрины, где было его обычное место. Темные, короткие волосы разделены безупречным пробором. Щеки и подбородок
