перепуганным рыжим крольчонком — когда Бобошкин улепетывал во все лопатки, и никто даже движения не сделал, чтобы задержать его, или просто подставить ножку — достаточно было кому-нибудь, даже не выходи из строя, выставить ногу — и Бобошкин бы растянулся на земле, так ошалело, беспамятно бежал он вдоль строя, в полушаге от первой шеренги! — среди общей сумятицы голос Тани не привлек внимания, никто не видел ее лица, только Эраст Георгиевич, стоя перед линейкой, заметил его выражение — и не понял еще ничего, но почувствовал, что главное — что-то главное только сейчас начнется. Он тут же нашелся, скомандовал: «Разойтись по классам!» — а сам, подбежав к Тане, положил ей на плечо руку и надавил на него книзу, как бы насильно смиряя, успокаивая, прося подождать...
Потом, в кабинете, с той же улыбкой, с какой он все время обращался к ней, то есть с мягкой, подбадривающей улыбкой, ставящей Таню почти в равное с ним положение, он спросил, что такое хочет она ему сказать.
Еще не тревогу — лишь тень отдаленной, нависающей тревоги уловила она в голосе и зыбкой голубизне глаз Эраста Георгиевича... Он ничего не подозревал — и это было самое ужасное!..
— Я хочу... хочу сознаться...— выдавила она через силу и приподнялась со стула.
— Сознаться? Ты?.. В чем?..
— Сейчас... Сейчас я скажу...
— Ты сядь,— дружелюбно проговорил Эраст Георгиевич,— сядь, не волнуйся...— Однако сам зачем-то привстал. И с запоздалым смущеньем заметив, что так, безо всякой нужды, стоит перед Таней, тут же налил из графина воды и протянул ей стакан.
— Сейчас...— повторила она, но не двинулась, не протянула руки. Она смотрела на полный стакан, смотрела на прозрачную, ползущую по его стенке капельку... На какое-то мгновение перед ее глазами вновь возник перепуганный крольчонок, в отчаянном порыве метнувшийся вдоль строя...
— Я... обманула вас, Эраст Георгиевич... И всех обманула...
— Обманула?.. Что значит — обманула?..— Его плавно струящимся баритон треснул, оборвался.
Капля доползла до низа, провисла, покруглела, набухла и сорвалась, тускло блеснув на пути к полу. Эраст Георгиевич как будто дожидался этого, а дождавшись медленно приблизил к себе стакан и маленькими долгий глотками выпил его весь, до дна.
«Он понял»,— подумала Таня с некоторым облегчением. Самое страшное, показалось ей, уже миновало... И она подробно, ничего не тая, с равнодушием заранее обреченной, рассказала Эрасту Георгиевичу о том, что и каким образом с нею произошло.
Но Эраст Георгиевич почти ее не слушал. Да и в самом деле, что мог поправить, изменить ее рассказ?.. Теперь? Он кружил по кабинету, натыкаясь на стулья, задевая углы стола, цепляя носками за металлические ножки кресел. Пальцы его, стиснутые за спиной, трещали, как испанские кастаньеты.
— Нет! — сказал он вдруг, остановившись перед Таней и пригибая к ее лицу свое так, что она сумела бы, явись, у нее подобное, желание, сосчитать все ресницы, вокруг его раздавшихся вширь зрачков.— Нет!.. Не верю!.. Это уже слишком!.. Слишком невероятно!.. Так не бывает!..
— Как... не бывает?!. — испуганно переспросила Таня и отступила назад.
— Так!.. Так не бывает!..— повторил несколько раз Эраст Георгиевич, наступая на Таню, и голос его, вначале неуверенный, растерянный, звучал все громче и громче, напоследок он уже гремел на весь кабинет.— Ты хочешь меня убедить, что все это ты сама?.. Сама?.. Что это ты сама сочинила письмо?.. И отправила его в редакцию?.. А там ни с того ни с сего поверили, послали корреспондентку, и она написала очерк?.. И его напечатали, и нашу школу заметили, заинтересовались ею, о ней заговорили — все это потому только, что тебе взбрело в голову отмочить такую шутку?.. Да это же фантастика!.. Это же фельетон!..1 Ты когда-нибудь слышала, чтоб такое случалось в жизни?..
— Не слышала...— сказала Таня шепотом. Ей было известно, что от внезапных потрясений люди иногда на время теряют рассудок, но если это и случилось, чувство вала она, то с ней самой. Она ничего не понимала...
— Так ты не слышала?.. А кто же, кто слышал?.. И где найдется хоть один человек, который бы поверил, что какая-то глупая девчонка такой грубой, такой неуклюжей, наивной ложью смогла всех одурачить? Околпачить! Обнести вокруг пальца опытных взрослых людей?.. Всю школу?.. Весь город?.. И я должен тебе поверить?..
Он стоял перед нею почти вплотную. Таня щеками ощущала горячее дыхание Эраста Георгиевича, но лопатки ее уперлись в стену, отступать дальше было некуда.
— Все равно,— пробормотала она,— так было...
Эраст Георгиевич пристально смотрел в ее глаза, как бы надеясь выловить что-то в самой их глубине. Она еле выдержала этот взгляд.
— А доказательства? — сказал он, начиная колебаться.
— Какие... доказательства?..
Таня обомлела. Ее замешательство не укрылось от Эраста Георгиевича.
— Доказательства!..— обрадованно проговорил он, — Где твои доказательства?..
— Какие доказательства, если я сама... Ведь я же сама призналась, рассказала...
— Рассказала?.. А если ты завтра захочешь рассказать мне что-нибудь еще?.. И тоже станешь требовать, чтоб тебе верили?.. Кто тебе поверит?.. Почему, почему тебе должны верить без всяких доказательств, когда ты сама утверждаешь, что ты — лгунья?..
«И правда, почему?..— подумала Таня.— Мне ведь теперь нельзя верить...»
— Ты представь себя на моем месте... А меня на своем. И вот я прихожу и объявляю тебе что-нибудь такое... Ну, допустим, что по главной улице нашего города час назад промчалось стадо африканских слонов, или что, допустим, Андрей Владимирович Рюриков — совсем не учитель истории, а пират Карибского моря, и является на уроки не с указкой, а с пистолетом... Ты ведь не поверишь, ты ведь спросишь — а где доказательства?.. Ведь так?..
Эраст Георгиевич повеселел, улыбнулся, Тане показалось — даже подморгнул, но это явно ей только показалось, скорее всего, она сама моргала и никак не могла прийти в себя от неожиданного, хотя и, в сущности, справедливого стремления Эраста Георгиевича иметь доказательства... Но какие же у нее могут быть доказательства?..
— А письмо?— радуясь, вспомнила она.— Письмо!..
Эраст Георгиевич перестал улыбаться и отодвинулся от Тани.
— Письмо!..— повторила Таня с торжеством.—Я ведь сама его написала.
Слова ее подействовали на Эраста Георгиевича. Но не надолго.
— Детективщина,— сказал он, насмешливо прищурясь.— Графологическая экспертиза, сличение почерков. Избитый прием. Он ничего не доказывает.
— Как же не доказывает?..
— Да так, — Он пожал плечами.— Кто ехал в купе кроме тебя и бабки?
— Мальчик...
— Малыш не в счет... Ты как будто сказала, что она слушала радио?..
— Да, слушала...
— А газеты? Газет она не читала?
— Нет...
— Почему же она не читала газет, а слушала радио?.. Возможно, у нее, как у многих в старости, плохо с глазами?
— Не знаю... Может быть...
— И ей было трудно написать самой, и она попросил тебя написать под ее диктовку?.. Могло так получиться?.. А ведь ты бы не отказала старому человеку?.. Видишь предположим даже, что письмо написала не она, но это все-таки еще не значит, что сам факт, содержащийся в нем, ложен... У тебя есть другие доказательства?
— Нет...
— Тогда разреши один вопрос. Но я прошу тебя отвечать совершенно честно.
К Эрасту Георгиевичу вернулся уже обычный, уверенный тон. Он сел за стол, вынул мундштучок и ввернул в него сигарету, потом зажег спичку, откинулся на спинку, перебросил ногу на ногу, затянулся...
