мероприятий — не поддавайтесь иллюзиям. Вы сможете покинуть этот дом только на скорой помощи или в катафалке. Вы здесь, пока не решите умереть, и чем тише и аккуратнее это удастся — тем лучше. Жителям домов престарелых уделяется значительно меньше внимания, чем заключенным в тюрьмах. И реабилитацией заниматься не надо. Здесь каждый осужден на пожизненное заключение. Эти светлые, до блеска вычищенные, залитые неоновым светом, дезинфицированные, пахнущие рыбой, мочой или чистящим порошком комнаты — камеры смертников для невиновных.
Мне показывают жилой дом в Патни, пригороде Лондона. Этим домом гордятся и считают его по- настоящему хорошим. Действительно, очень милый, очень оживленный и очень удобный. Директора, PR- менеджеры и технические работники, вышедшие мне навстречу, бросали мне взгляды людей, выполняющих долгосрочную и совсем не бессмысленную благородную миссию. Стены дома увешаны конвертами от пластинок с записями Перри Комо, Джимми Шэнда, Клиффа и группы Carpenters[97]. Двери комнат и лифтов срабатывают только при наличии специальной карты, комнаты полны жильцов — «гостей», сидящих большей частью в застывших позах. Несколько старых мужчин сидят рядом, друг друга не замечая. Зрачки их слезящихся глаз мутны, торчат седые пучки оставшихся волос. И лишь пальцы их беспокойно двигаются, как будто они вслепую ищут что-то забытое или потерянное. У одного в руках большой плюшевый медведь, напоминающий подарок с благотворительной ярмарки.
В другой комнате три горбатые старухи смотрят мюзикл «Оклахома!»: «Я девушка, которая не может сказать „Нет“!» В следующем помещении идет религиозная служба. Мы поем «Благослови, Боже, мою душу!» Еще в одной комнате висят пронумерованные картины. Это место напоминает колесо, которое крутит белка. Все эти песнопения и сидячие упражнения лишены смысла. Ничего не нужно изучать, ни к чему не надо быть готовым, некому отдавать картины, нет смысла в освоении новых навыков. Нет новых песен и новых стихов. Это просто коллективное убивание времени.
Посетители часто говорят о сходстве домов престарелых с детскими садами. Здесь есть какая-то особая опрятность, возвращение к невинному детству. Утешает мысль о том, что конечный пункт назначения в жизни такой же, как и ее начало — ты в подгузниках, тебя кормят пюре, ты пьешь из чашки- непроливайки, к тебе относятся по-доброму, но без уважения и признания чувства твоего достоинства. И редко упоминается тот раздражающий нас факт, что практически весь персонал домов престарелых состоит из приезжих из стран, где к старости относятся с гораздо большим почтением, чем у нас. Как сказал мне один филиппинец-уборщик: «Вы не должны жить со стариками, вы не заслуживаете даже того, чтобы кормить их».
Эти дома — их последнее пристанище. Когда ваша жизнь повисает на волоске — вы оказываетесь здесь. Чтобы пустить вас сюда, правительство заставит продать все, что у вас есть. Практически все «гости» страдают разными формами слабоумия. Умирание изнутри — невыразимая беда нынешних времен прогрессивной медицины. Это забота социальных работников. Если бы это была медицинская проблема, то местные власти обязаны были бы заниматься лечением.
В отделении для пожилых Лондонского учебного госпиталя практически все кровати заняты пациентами, страдающими от болезни Альцгеймера. Сломанные руки, ноги, ожоги, рак и отказ различных органов усталых организмов. Я спросил у лечащего врача, специализирующегося на гериатрической медицине, зависит ли лечение от поддержки со стороны семей пациентов. Врач, прижимая к груди планшет для бумаги, строго глянула на меня, пытаясь понять, надо ли отвечать на вопрос. В конце концов сказала: «Да, конечно. Если старый хрупкий старик с несколькими тяжелыми заболеваниями и неблагоприятным прогнозом поступает к нам, мы заботимся о том, куда он отправится после лечения. Кто будет заботиться о нем, если он живет один? Да, и качество жизни… — она подыскивает нужное слово. — Если качество жизни не слишком высокое, мы вполне можем не делать процедуры, требующие потом большого ухода за выздоравливающим. Мы просто стараемся сделать их жизнь комфортнее. Это не значит, что мы убиваем людей или позволяем им умереть. Мы просто не продлеваем несчастные одинокие жизни».
Подобный ответ вряд ли произведет впечатление на работника социальной сферы и системы здравоохранения, но для человека, чья бабушка находится в доме престарелых, до которого каждый день не добраться, эти слова могут стать шоком. Наше общество заботится о стариках примерно так же, как Donkey Sanctuary[98]. Может, это и правильно — мы очень хорошо относимся к ослам.
Я спрашиваю врача, оставила бы она здесь своих родителей. «Нет, — отвечает она не раздумывая. — Я бы сама заботилась о них». «А хотели бы вы, чтобы о вас самой заботились, как в этом доме престарелых?» «Нет. Я не имею в виду, что сотрудники — плохие люди, они стараются, как могут. Но это совсем не то, чего бы мне хотелось».
Никто из социальных работников и сотрудников системы здравоохранения, с кем я говорил, не хотел бы оказаться здесь по своей воле. Да, пациенты окружены заботой, сотрудники верны своему делу, все необходимое финансируется, материалы предоставляются. Но все равно старики предпочли бы умереть дома.
Каждая жизнь заканчивается кризисом. Сколько бы вы ни готовились к путешествию в загробную жизнь, все закончится кризисом: отказом сердца, зрения, онемением конечностей, разрывом мочевого пузыря, потерей равновесия, памяти и надежды. Но уход может быть и моментом осознания успеха — ощущением победы в забеге на долгую дистанцию, гордостью за детей — рожденных, воспитанных и поставленных на ноги. Моментом, когда можно вспомнить стоически перенесенные жизненные трудности.
Мы — одна из немногих в мире культур, которая не считает, что дожить до старости — само по себе достижение. В Африке нет домов престарелых, потому что старики живут в своих семьях. Им присваивают почетные титулы. Седые волосы и палки воспринимаются с уважением. Они считаются мудрыми благодаря жизненному опыту. Нас же уход молодости просто пугает. Мы стараемся пустить часы вспять, как маленькие дети, пытающиеся оттянуть время сна. Мы одеваемся так, чтобы выглядеть моложе. Растягиваем, замораживаем, штопаем наши стареющие тела, чтобы попытаться обмануть тех, кто моложе нас, и собственные гены. Нам кажется, что смесь супа из чечевицы, свекольного сока, позитивного мышления и хип-хопа навсегда оставит нас тридцатилетними. И мы думаем так, пока посреди всех этих мечтаний не проступает реальность. Мы горячо молимся (правда, без особой веры), прося безболезненной и мгновенной смерти.
Старение нас пугает во многом потому, что мы плохо относимся к старикам. А относимся мы плохо, потому что боимся их. Не обращаем на них внимания и обрекаем на одиночество, поскольку не можем смириться с тем, что однажды кто-то таким же образом поступит и с нами. Большинство людей умирает в ужаснейшем одиночестве — в холоде, голоде, с уверенностью в том, что они слишком задержались в этом мире. Это самый страшный позор и ужас современного общества.
Рецепт избавления от террора молодости до смешного прост. Верните стариков. Сделайте их частью своей жизни. Антибиотик для одиночества — хорошая компания. Я не буду защищать стариков, говоря, что каждое их слово — мудрость с привкусом уникального жизненного опыта. Но мы ведь никогда их не слушаем. Мы глухи к старости. Мы заранее уверены, что им нечего нам сказать. Нечего, кроме пустых банальных фраз и постоянных жалоб на жизнь. Даже если какая-то новость касается стариков, у них никто не спрашивает, что они думают по этому поводу. За них говорят молодые специалисты.
Знаете, все-таки стоит часок послушать человека, который живет вдвое дольше, чем вы. Не в качестве «социальной филантропии» или какой-то милости. Ради себя. Ради повышения самооценки, чтобы успокоиться и забыть о страхе старения. Ну, и потому, что вы можете услышать что-то смешное и умное, трогательное и, возможно, удивительное. Старики, как правило, интереснее, чем большинство молодых людей. Просто потому, что они старше. Опыт может не принести мудрости, но дает возможность пережить невероятные события. Каждый из стариков, на которых вы не обращаете внимания, жил во времена, которые вы никогда не увидите, делал и сталкивался с тем, что вам не суждено узнать. Так что послушать их стоит.
Есть глубокая и очень грустная ирония в том, что в Интернете самым популярным направлением после порносайтов, на которых жирные немцы занимаются сексом, является исследование собственной генеалогии. Мы готовы часами рыться в древних документах и учетных книгах, чтобы узнать, кто мы. Но не можем заставить себя узнать, как все было до нас, из первых рук.
