Когда диктует ночь

самый, который мы называем Перехиль — Петрушка, — потому что он весь покрыт густющими зарослями этой травы. И из Мирамара, перегнувшись через стену, Луисардо показывает на затерянную в ночи точку — царство между двух миров. Вдали позвякивают огоньки другого берега. То, что при солнечном свете кажется белыми, как овечий сыр, городами, с приходом ночи напоминает свечи, зажженные вокруг алтаря. Тетуан, Бенсу, Сеута и Кетама, там, за Пунта-Альмина, и тонущие в ночи корабли, пещеры в подводных скалах, разверстые, как раны, гроты, где пираты-берберы собирали дань с проходивших через Пролив судов. Луисардо плетет свои небылицы, пропахшие солью и корабельной смолой, истории о мореплавателях, которые останавливались в прибрежных публичных домах. Они прибывали, отягощенные, как свинцом, скопившимся за время плавания семенем, и вваливались хмельные от проклятий и богохульств. Но теперь не они интересуют нас, малявка, теперь сиди тихо, потому что, не теряя больше ни минуты и не вымыв рук, путешественник хватает карту и прячет ее в карман брюк. Он хлюпает носом и бросает в рюкзак зубную щетку, растрепанную, как метла, и зубную пасту, похожую, но… не к столу будь сказано.

Под сиденьем скутера, вместе с пером и товаром, Луисардо всегда возил банку сардин. Когда требовалось заморить червячка, он становился сам не свой. Наевшись, он использовал масло, чтобы смазать свою колючую, как у ежа, кожу. Еду он всегда запивал сворованной где-нибудь бутылкой пива. А может, двумя. Той ночью мы купили пару литровых бутылок у Кике. Прихлебывая масло, стекавшее у него по пальцам, он то и дело прикладывался к бутылке и наконец, глухо рыгнув, продолжил свой рассказ о сборах путешественника. Зубная щетка, паста «Ликер де поло», ах да, и еще книжка, чтобы читать в пути, книжка о Хорхито-англичанине. Короче, путешественник выходит на улицу и различает вдалеке телефонную будку. И направляется к ней. Он хочет позвонить Чакон и передать кое-что своей негритянке. Однако номера у него нет. Но это неважно, малявка, можно узнать по справочному. Уже зайдя в автомат и сняв трубку, он решает, что это лишние сложности. И по не до конца ясной причине — да сейчас и не столь важно — он звонит матери, чтобы попрощаться с ней. И именно мать заставила его вернуться домой, сказав, что днем ветер в Тарифе несет лихорадку, а вечером там выпадает роса. И что когда однажды, в разгар августа, тетя с дядей поехали навестить бабушку Энрикету, то, возвращаясь из Альхесираса, заночевали в Тарифе и все исчесались. Путешественник повесил трубку, вернулся, снял с вешалки плащ и, сложив его как мог, засунул часть в рюкзак. Остальная свисала снаружи. Ах да, еще он сунул фляжку с виски, про которую совсем забыл. Ко чтобы освободить место, он вытащил и совершенно забыл брошенную на пол книжку о Хорхито-англичанине. И как раз в этот момент «рено-триана» остановился у дома номер тридцать девять по улице Сан-Бернардо. Это его враги, мы их уже знаем, потому что у одного шрам через всю щеку. Другой — гомосексуалист со светлыми накладными волосами. Они заходят в парадную и решают подняться на лифте. А так как, малявка, путешественник — человек нетерпеливый, он не ждет, пока лифт доедет доверху, и спускается пешком. Лифт древний и раздолбанный, он свисает на одном тросе и причудливо раскачивается в воздухе. Поднимается он медленно и, прежде чем остановиться, чуть подпрыгивает, что вызывает неприятное ощущение внизу живота. С Хинесито и его спутника пот катится градом, и, когда они наконец выходят на площадку, им кажется, что она дрожит у них под ногами, и они думают, что это метро. Видишь ли, малявка, Мадрид внутри такой же пустой, как башка у некоего Альвареса дель Мансано. Короче, последний пролет они поднимаются на своих двоих, потому что лифт до чердака не идет. Из-за всего этого путешественнику удается легко ускользнуть, пока Хинесито, применив свои навыки и удостоверение личности, открывает дверь. Но когда они входят — пусто. Пустопусто, малявка. На чердаке — никого, только упаковка от сигары с приставшим к ней дерьмом, ну знаешь, «Ромео и Джульетта». Хинесито пинает книгу о Хорхито-антличанине и властно говорит:

— Ступай, пошевеливайся, слышал?

Однако трансвестишка не обращает на него внимания и, влекомый женским инстинктом, дергает за шнур, поднимает жалюзи и выглядывает на улицу. И там, малявка, он видит путешественника, который, перекинув рюкзак через плечо, торопливо шагает по Сан-Бернардо в направлении центра. Где-то светил невидимый нам свет, Луисардо продолжал рассказывать, а ветер, налетая могучими порывами, ревел и мелодично позвякивал всеми его образками и медалями. Первым делом, малявка.

Попробуй только представить, что произошло на углу, возле «Воробушков», где, как говорят, она позволила поцеловать себя в губы, нарушив кодекс поведения всех проституток мира, своей слюной и самым своим нутром изменив Чану Бермудесу. А может, все это случилось потом, на берегу, где они, ликуя, кувыркались в песке; слишком красиво, чтобы быть правдой, говорил мне Луисардо, одержимый навязчивой мыслью о том, что могло произойти между путешественником и его сестрой. Но не будем заходить так далеко, сгустимся с небес на землю, и, прежде чем путешественник и Милагрос доберутся до дома, я расскажу вам, кто такие ловцы, так как Луисардо и многие другие занимались этим, оседлав свои мотоциклы с прибамбасами, обгоняя патрульные машины и обзаведясь мобильниками, чтобы выдавать информацию о перемещениях жандармов. «Тррррррррр, ттпррррррррррр, трррррррррррр, мы в Пунта-Карнеро, переключаюсь, тррррррррррр». Вначале работа заключалась в том, чтобы найти, просто найти бесхозные мешки с разными контрабандными товарами, короче, те, которые вылавливают власти и выбрасывают, прежде чем пристать к берегу. Сняв печати, мешки швыряют обратно в воду. Подмоченный товар, который приносит прибыль местным жителям. Чтобы заниматься ремеслом ловца, всего-то и требуется, что быть несовершеннолетним и не подпадать под действие закона об уголовной ответственности. В общем, молочные реки, кисельные берега. В конце девяностых с появлением новых технологий — сотовых телефонов и прочих новшеств — занятие это стало почтенным и все ничем особо не обремененные мальчишки превратились в рисковый материал для нового дела. «Tppppppppppppp. mppppppppppp, трррррррррррррр, подъезжаем к Гуадалмеси, переключаюсь». А люди хватались за голову, чтобы притвориться, что их дети этим не занимаются. «Что вы говорите? Что эти ребята на своих мотоциклетках прикрывают наркоторговцев? Быть того не может». Но они знают, что у их детей больше колец, чем пальцев, на шее понавешано разных побрякушек, а главное, что у них водятся деньги — в этом-то вся и суть. Трррррррррррр, mppppppppppppp, mppppppppppp. Мафии вербуют безбородых юнцов. «Если ты еще маленький, не сомневайся, твое будущее — на берегу» — нашептывает ветер в их нежные ушки. Не считая заработной платы, они получают возможность водить скутер по самым горячим точкам и пользоваться мобильником с неограниченным количеством звонков. «Записывайся, мест осталось немного, ибо много званых, но мало избранных», — твердит пропаганда. И действительно, сколько их, разъезжающих по всем правилам на мотоциклах, зарегистрированных в Барбате, городке провинции Кадис, где и зародилась эта профессия и которому я, стараясь проследить корни истории кадисского побережья, собираюсь посвятить несколько строк.

Прежде чем называться просто Барбате, городишко этот значился на картах как Барбате-де-Франко, потому что только в апреле девяносто шестого мэрия в полном составе одобрила и закрепила за ним прежнее название. В пятидесятых годах путем грязных махинаций городок Барбате стал собственностью галисийца, ловившего тунца в его водах. На специальную наживку из кальмаров, с помощью камердинера, Франсиско Франко ловил тунца и меч-рыбу. Годы спустя другой властитель, с чертами, скорее выдающими в нем кувшинное рыло, чем человека, принял у него эстафету и с борта того же суденышка, на ту же наживку и опять-таки с помощью камердинера принялся ловить царевен-лягушек и русалочек для сказок. Эта косатка не предприняла ничего, чтобы избежать сходства со своим предшественником, мало-помалу стала воротить нос, пока окончательно не повернулась спиной к городу. Ловя тунца у наших берегов, она вскармливала всю эту монополистическую буржуазию, которая выжимала из народа все соки. Тогда городок назывался Барбате-де-Хуан-Герра. Испокон веку он был местом обитания разного рода плутов, где «постоянная игра, непрекращающиеся ссоры, непрерывные убийства, неумолкаемое зубоскальство»,[4] как писал Сервантес в одной из своих новелл, если не ошибаюсь, в «Высокородной судомойке», — короче, эти места обитания плутов и искателей, а именно Барбате, подарили Атлантическому побережью новую профессию — ловца. Засекать патрульную машину с мотоцикла оказалось экономически выгодным, и Луисардо, подобно многим другим, своего не упускал. Однажды, когда ему только-только исполнилось шестнадцать, он добрался до Барбате, попросил назначения в Тарифу и — вперед. Профессия эта оставляла значительный досуг, и Луисардо использовал его, чтобы играть в орлянку в Калете и шпионить за сестрой, именно за этим, последним, и застал его больной фимозом бродяга по имени Иларио, а по роду занятий — торговец Библиями.