навсегда исчезает порождаемое страной богатство. Из-за этой двойной бухгалтерии пересекать Пролив каждый раз оказывается все дороже и дороже. И сотни субсахарцев — так теперь называют негров в силу уже упомянутых лингвистических новшеств, — и сотни обожженных солнцем субсахарцев бродят по самым запутанным улочкам Танжера; бродят в ожидании своей очереди, как на бойне. А пока, чтобы скоротать время и подзаработать, они нанимаются за поденную оплату в пансионы Медины, где консьерж, навострив уши, прислушивается к стонам сокрытой любви. В верхних комнатах старики иностранцы с варикозными венами плачут, трясутся и упиваются бешеной страстью женщин с другим цветом кожи. Вот где отыгрываются сполна за библейское проклятие Ноя, наложившего его на сынов Каиновых, которые остались черными во веки веков, аминь. Очередь движется, вот-вот выпадет их номер, и они смогут ступить на виднеющийся вдали берег. Очертания свободной Европы, где единственно свободными являются цены. А теперь вернемся сюда, выглянем на глядящий на нас берег. Сегодня вечером начинается праздник, и бутылка белого пуста уже больше чем наполовину. Мы на террасе Наты, и щеки у хозяйки «Воробушков» лоснятся, как смазанные салом пирожки. Она ласкает своего пекинеса и думает, как чудно было бы иметь волшебное зеркало, чтобы можно было перенестись куда угодно, стоит только пройти сквозь него. Так, чтобы, если зеркало отражает открытку с видом Гаваны — мулатки, свежая зелень папайи и манго, — думает Патро, так, чтобы, пройдя сквозь зеркало, можно было попасть прямехонько туда. Вот было бы гениально, продолжает фантазировать Патро. И заходит все дальше или, точнее говоря, все ближе. Она думает, что если зеркало поставить на другом берегу, то в нем будет отражаться наш берег, и что стоит только иммигрантам пройти сквозь отражение, как они мигом преодолеют темную морскую пучину, эту ненасытную шлюху которая сначала пожирает, а потом отрыгивает их. Патро знала, что это невозможно, однако невозможность не казалась ей достаточным основанием для того, чтобы этого нельзя было купить. Патро думала обо всем этом, потому что ее мозг создавал мысли так же, как желудок производит экскременты. Этиловые пары белого вина служили ее мыслям помелом, вроде того, на котором летают ведьмы. Воздух пропах перебродившей ненавистью, и собачонка оскалила свои крысиные зубки и облаяла Герцогиню, оживленно-празднично возвращавшуюся из сортира.
— Слушай, отличная у них в сральнике бумага, подотрешься разок, и — чисто.
Герцогиня была, как всегда, многословна.
Между тем перед террасой Наты останавливается автомобиль. Это «ауди», номер которого заканчивается зловещей цифрой тринадцать. Из автомобиля выходит мужчина в теле, он курит трубку и потеет, как козлик, который предчувствует, что скоро превратится в жаркое. Ветер сметает к его ногам салфетки, окурки и крошки пирожных. А низкое небо над его головой полыхает кровавыми полосами.
Ночью среди световых всполохов маяка Луисардо вел свой рассказ. Он рассказывал о том, как путешественник ощупывал шишку, и волосы у него были всклокочены, и морская фуражка сидела набекрень. Воспоминание саднит, не дает ему покоя, малявка. Сейчас он сидит в мини-фургоне «фольксваген» горчичного цвета и едет в Тарифу. Ему удалось оторваться от Хинесито и его подельника- трансвестишки, ну ты знаешь, малявка. Но самое главное, что ему удалось в мгновение ока добраться до Кониль-де-ла-Фронтера. И в Каса-Постас, так и не снимая фуражки, с комически размалеванными губами, автостопом тормознуть типа на «фольксвагене». Тут нам придется сделать отступление, малявка, потому что водитель «фольксвагена» того заслуживает.
Зовут его Рафаэль Ривера, а для друзей — просто Фалильо. Он лихо крутит баранку, и яйца у него величиной с булыжник. Обгоняет он всех справа, словно не слыша гудков и проклятий, которыми награждают его другие водители. При всем том бицепсы у него как стандартный футбольный мяч и усищи сутенера или тайного агента, это как посмотреть. Во время поездки он показал себя человеком словоохотливым. Он говорил путешественнику о быках, но не просто о быках, малявка, как бы не так. Он говорил о быках Осборна,[6] об их разведении — дело ничуть не хуже того, которым занимался светлой памяти Герион. Потому что, видишь ли, в Пуэрто-де-Санта-Мария живет семья кузнецов по фамилии Техада, продолжателей дела, начатого еще дядюшкой Пене, тоже кузнецом, и состоящего в том, чтобы заботиться о поголовье быков, расставленных вдоль шоссейных дорог нашей страны. Быть старшими пастухами железного стада, где все быки черные как смоль, без единой отметины. Ладно, так вот с двумя быками у них проблемы, два быка как бельмо на глазу у этой семьи из Пуэрто-де- Санта-Мария. Один установлен где-то в Каталонии, рассказывает Луисардо, а там трамонтана дует так же сильно, как здешний левантинец, малявка. Ветер, который сдувал у покойного художника Дали усы. А второй находится прямехонько здесь, возле постоялого двора в Пуэрто-Фасинас. И видишь ли, малявка, левантинец жестоко треплет его, и он теряет то рога, то гениталии, то хвост и разные прочие детали. И нужен человек, который бы их восстанавливал. И этот человек не кто иной, как Рафаэль Ривера, Фалильо, совершеннолетний, проживающий недалеко от Пуэрто-де-Санта-Мария. Вот он и стал работать у Техада. Выражаясь яснее, его дело залезать на стального быка и прикручивать гениталии и рога из нержавейки нашему быку Осборна из Фасинаса. И все это Фалильо рассказывает путешественнику, одновременно ведя машину с пугающей лихостью. «Не забуду мать родную», вытатуировано у него на одной руке по всему бицепсу. Так как путешественник частенько ка него поглядывает, тип с усищами сутенера решает выложить ему всю свою историю. Татуировку он сделал, когда сидел. В «Пуэртодос», говорит он, малявка. Потом описывает саму процедуру, мотор от кассетника, а контур накололи шариковой ручкой. До крови. Рассказывает он и как нашел работу. До него этим делом занимался один из Тарифы, некто Кино, чокнутый, который считал себя реинкарнацией самурая из Альхесираса. Путешественника немного укачало. Этот разговор и манера вождения Фалильо вызывали у него сейчас тошноту. И недолго думая он опустил оконное стекло и блеванул.
Блевотина получилась исключительно колоритная и растеклась по задним стеклам и кювету. Желудок его судорожно сжался, и из отверстой глотки низвергнулся бурный водопад желтоватого цвета — то ли от шафрана, то ли от скопившейся желчи, кто знает. В этом потоке смешалось все: листья салата, ломтики помидоров и украшавшая блюдо петрушка. Фалильо даже бровью не повел. Подумаешь. Он продолжал крутить баранку, обгоняя попутки с неположенной стороны и почесывая яйца всякий раз, когда какой- нибудь водитель возмущенно сигналил при виде такого безобразия. Они проехали Бехер, помнишь, малявка, этот городок, свисающий с гор, и не успели добраться до Пуэрто-Фасинас, когда Фалильо признался, что больше всего в его работе ему нравится, когда она заканчивается, потому что тогда он едет в Тарифу и останавливается напротив бензоколонки, возле бара-кафе «Воробушки». Луисардо проявлял исключительную политкорректность, стараясь прямо не упоминать род занятий своей сестры. Короче, приезжают они в Пуэрто-Фасинас, и, пока тип с усами сутенера приступает к своей благородной работе, прилаживая гениталии быку Осборна, путешественник устраивается в тени, под навесом постоялого двора, заказывает мятный отвар и пытается привести в порядок свой желудок и мысли. Первый глоток обжигает ему язык. Он покорно терпит боль и спрашивает у сеньоры, страшной как смертный грех, далеко ли до гор Бетиса. Помнишь, малявка, что путешественник потерял карту, но успел так хорошо запомнить ее, что она ему больше и не была нужна. Помни про это, малявка, внушает мне Луисардо, набив рот сардинами, перемалывая зубами чешую и обливаясь маслом. Помни, что время от времени он вставал со своего места и уединялся в сортире, чтобы изучить карту. Это, должно быть, Бехер, Беккех, мавританский городок на горе, где по ночам кажется, что за освещенными окнами домов скрываются феи. А тот, другой, несомненно, Тарифа, Тариф-ибн-Малик, как называли его мавры; уединившись в сортире вагона, малявка, путешественник изучал карту, которая запечатлевалась в его мозгу, податливом, как сырая глина. Под вечер, когда небо становится красноватым, тип с усами сутенера появляется на постоялом дворе. В руке у него горелка, а на голове — защитные очки. Теперь, когда работа сделана и миссия выполнена, он, отдуваясь, подходит к стойке и заказывает пиво. Выпив его залпом, он просит еще порцию, а за ней третью. Расплачиваясь, он звучно рыгает, и эхо отрыжки сотрясает стены. Потом подает знак путешественнику, мол, поехали. Путешественник встает. Оба возвращаются в фургончик.
Пропитавшись смолистым дымом, Луисардо рассказывает то, что нашептывает ему дьявол, зубы его похожи на ножовку, а щеки — в оспинах греха. Он рассказывает, что, едва водитель и пассажир уселись в фургончик, путешественник попросил Фалильо остановиться, когда они доедут до поворота на Бетис. Знаешь, малявка, это узкое шоссе, все в заплатах, которое поднимается в горы и где висит табличка о том, что проезд закрыт: «Запретная зона». Там-то, малявка, он его и высадил. Но путешественник, малявка, нашел сокровище только на следующий день.
