самый разгар медового месяца микенский царь вновь затребовал к себе Геркулеса для другого порученьица, состоявшего в том, чтобы украсть золотые яблоки из сада Гесперид, неподалеку от нынешнего мыса Эспартель, малявка, и Луисардо указывает мне на другой берег, где в черных облаках плывет затерянный и призрачный маяк.
У путешественника было свое мнение насчет новой работенки Геркулеса. Он подозревал, что микенский царь просил украсть для него отнюдь не яблоки. Путешественник стоял на своем и отчаянно спорил со всеми, кто осмеливался отрицать, что то были совсем не яблоки, а апельсины. Танжерские апельсины — лучшего качества, чем китайские, малявка. И Луисардо продолжает рассказывать о том, как путешественник, хромая, бредет по улицам, считая себя в безопасности, думая, что труп со шрамом сейчас мирно колышется среди колючей морской растительности, а трансвестишку задержала полиция. Но ничуть не бывало, малявка, пока путешественник думает, что он в безопасности, охотники идут по следу, и они близко.
Луисардо рассказал мне, как удалось спастись типу со шрамом. В конце концов его спутник, трансвестишка, перетерпев боль, швырнул ему спасательный круг из тех, что валяются по всему порту. Путешественник, которому все это неведомо, хромая, бредет по улочкам, которых не знает, но которые боготворит, прожив на них столько жизней, ведь кровь романических персонажей ядовитей, чем сама память, малявка. И путешественнику кажется, что он видит на этих улицах Хуаниту Нарбони, исступленно мучающуюся болью существования, Теннесси Уильямса в поисках звезд и баров, Пола Боулза и даже себя самого с засунутой в карман рукой, сжимающей драгоценное и волшебное сокровище. Улицы эти точь-в- точь такие же, как наши, пахучие и узкие, коричного цвета и бичуемые точно таким же ветром, который вызывает у человека греховный зуд, говорит Луисардо с такой уверенностью, как будто каждый день самолично разгуливает по ним. На стенах соперничают друг с другом мошеннические вывески, и зазывно кричащие торговцы продают свой обрезанный товар тому, кто даст лучшую цену, — музыка любви и торговли, которая оглушает путешественника на каждом углу. Часть жителей ходит босиком, остальные — в бабушах с загнутыми вверх носами. Все они под легким кайфом, надышавшись клея в пластиковых пакетах. Они похожи на скорпионов, малявка. Тело каждого из них снабжено жалом, всегда готовым ко греху. И они предлагают свои услуги путешественнику. Влажные стены в моче, воздух понурился от дождя, но сколько же в нем истомы запретных благоуханий. Путешественник идет дальше не останавливаясь. Временами в нос ему ударяет запах лука и жасмина, манной крупы, мяты и резкий аромат свежего сыра, завернутого в пальмовые листья. Пахнет селитрой и свежезажаренным барашком. И ментолом. И опасностью, малявка.
Ветер несет ему навстречу лотерейные билеты, курительную бумагу и старые газеты, некоторые перелетели с другого берега и путаются под ногами у путешественника. Если бы он остановился почитать их, то узнал бы, что Рикина уже мертва. Но путешественник не останавливается почитать газеты, какое там, и продолжает идти вперед по открывающимся его взору пестрым подмосткам, которые словно только что сошли с какой-то старой картины. Кажется, что течение времени не коснулось этого уголка карты. До путешественника долетают долгие гудки пароходов в порту, который с каждой минутой становится все дальше. Слышны также звон колокольчиков и бубенцов, взрывы смеха и дробь военных барабанов, блеяние любви и бубнов. Но над всем этим плывет предостерегающая мелодия черного пианино, больно отдающаяся у него в ушах. Тогда он оборачивается и видит их.
Милагрос пришла на пристань босая. Она опрометью выбежала из дома, как только те ушли, сказала она Луисардо, едва успев причесаться и спуститься по лестнице. Еще она сказала, что видела, как они садились в машину марки «рено» с мадридским номером, выпущенную еще при царе Горохе. Тяжело дыша, она спустилась по Тополиной аллее, перепрыгнула через лежащее на земле тело торговца Библиями и, не обращая внимания на личность раненого, бросилась к пристани. Услышав первые выстрелы, она почувствовала, как что-то внутри у нее оборвалось.
Когда она увидела тело путешественника, то закричала так, что содрогнулся весь город со своими двумя церквями и единственным кинотеатром, тем самым, куда в один прекрасный день пришел знатный свинарь Хуан Луис Муньос — посмотреть фильм с Шерон Стоун. Но не будем отвлекаться и вернемся к Милагрос, у которой слезы смыли родинку и черными струйками отчаяния стекали по щекам. Луисардо подошел утешить ее. Ветер с востока донес до меня обрывки разговора.
— Давай, ступай домой, дурочка.
И вот жандармы накрывают труп вытертым от соприкосновения с другими телами одеялом, из-под которого театрально высовывается бледная рука со вздутыми синими венами. Если правду говорят, что характер человека можно прочесть по его рукам, то характер путешественника был своеобычный. Великодушный и временами крутой, возможно из-за смертельной битвы с самолюбием, которую он вел, сам не помнит как давно.
— Не стой здесь, дурочка, не нужны мне эти представления, — сказал Луисардо Милагрос, ласково гладя ее по волосам и пряча ее лицо в медальонах сусального золота, которыми увешана его грудь.
В этот же момент раздался визг тормозов, заставивший меня обернуться. Это была машина той же модели, которые используют серфингисты для перевозки своих досок, но только выкрашенная в черное, как катафалк, и принадлежащая суду Альхесираса. Из машины вышли двое мужчин. Один худой, в пиджаке с подкладными плечами и кожаной папкой под мышкой. Другой — толстячок с усами и панамой на голове. Он подошел к трупу и едва успел приподнять одеяло, как ветер сорвал с него панаму. Он потянулся за ней, да так неловко, что потерял равновесие и шлепнулся на задницу. Чтобы не рухнуть на труп, следователю пришлось сделать несколько хитрых па, не обращая никакого внимания на вспышки фотокамер и рыдания Милагрос. Тогда раздался второй выстрел, и все произошло в мгновение ока.
Ломаная молния прочертила размытое небо. Тучи разверзлись с громовым грохотом, и из них — чудо да и только — дождем посыпались банкноты. Из Калеты донеслись дробь лошадиных копыт, удивленное ржание, смятенные крики толпы и колокола, бьющие в набат. Несколько дней спустя я узнал, что одна только Святая Покровительница осталась невозмутимой, словно к ней все это не имело никакого отношения. Суровые носильщики, сознавая святость своего дела, не уронили чести Пресветлой Девы. Процессия сохранила свою стройность, боясь, что чудо вдруг исчезнет, потому что не каждый день с неба сыплются банковские билеты, малявка.
Но у явления было и научное истолкование. Я с легкостью пришел к такому умозаключению, как только добрался до того, что мы здесь называем Винья-дель-Локо, где лежали два новеньких трупа, один подле другого. Чуть погодя подоспел Луисардо, который вел Милагрос, обнимая ее за плечи.
— Не смотри, дурочка. — Он закрыл ей глаза ладонью и сплюнул на сторону. Потом вытащил черные очки и протянул их сестре. — Не смотри, дурочка.
Кишки Герцогини были разметаны по песку и еще дымились вместе с револьвером, из которого, очевидно, только что стреляли. Все это напоминало абстрактную картину. Какое-то время спустя я узнал, что тип со шрамом, прикончив путешественника и ни на минуту ничего не заподозрив, вернул револьвер Герцогине. И Герцогиня его взяла. «Давай смываться, браток, пока легавые не нагрянули». И, сказав это, скорее машинально, она два раза в упор выстрелила в своего компаньона. Одна пуля угодила в сердце, опалив рубашку, другая — прямо между глаз, в низкий наморщенный лоб, и вышла через затылок. Ба-бах. Ба-бах. Однако тип оказался из породы упрямых и, прежде чем отдать концы, успел разделать Герцогиню, выпотрошив ее своим ножом. И еще у него хватило сил и времени, чтобы зашвырнуть подальше портфель с черными деньгами. Да так удачно, что, упав на скалы, он раскрылся и содержимое разметало ветром, кроме последней прилипшей окровавленной банкноты. Обнимая Милагрос, Луисардо посмотрел на меня с пляшущей в глубине глаз улыбкой. Никто из них двоих никак не откликнулся на мои предположения. Мы предпочли хранить молчание, предоставив простакам думать, что денежный дождь случился чудом.
Глядя на последние два трупа, я окончательно убедился в том, что Луисардо не на жизнь, а на смерть состязался с реальностью и что во время этой гонки всякий раз, когда его воображение одерживало верх, ревнивая реальность отводила смертельный удар, сближая правду и миф, путая одно с другим. Все это я сообразил, когда увидел в Винье-дель-Локо труп типа со шрамом на щеке, похожим на скорпиона. Возможно, Луисардо видел его накануне у Наты, проезжая мимо на своем мотоцикле. Он остановился и какое-то время разглядывал его. Тот был страшный обжора и без конца ковырялся в зубах. Тогда, и только тогда, дьявол шепнул его имя: Хинесито. Рядом Герцогиня разговаривала с хозяйкой «Воробушков», тоже
