Когда журналист с сединой в волосах добрался до Виньи-эль-Локо, дождь лил как из ведра. В воздухе еще порхали заблудившиеся банкноты, и журналист смог сам удостовериться в тошнотворном зрелище, представшем его глазам: он отметил дырку, которой пуля расписалась на черепе одного из трупов и куда можно было просунуть палец, а также кровавую кашу из внутренностей Герцогини на влажной и скорбной земле. Он только что был свидетелем стычки на Тополиной аллее и, чтобы снизить адреналин, пил виски в «Континентале», когда услышал выстрелы. Сначала те, которые убили путешественника, потом другие. Ему были слышны и лошадиное ржание, и восторги толпы, узревшей чудесным образом падающие с небес деньги, и страстные крики, но он продолжал пить свое виски. Увидев заплаканную Милагрос в сопровождении двух женщин, он понял, что что-то произошло, и, одним глотком опорожнив стакан, расплатился и помчался к месту происшествия.
Как я узнал позже, журналист с сединой в волосах уже несколько дней ошивался в Тарифе. Не только журналист, но и игрок, он приехал перекинуться с противником, которого знал только понаслышке, но который прославился как человек, которому больше всего везет в карты на всем Проливе. Соперником был не кто иной, как Карлос Толедо, который уже несколько дней тянул резину, увиливая от журналиста, поскольку, будучи торговцем недвижимостью, не мог выкроить времени для партишки в чирибито. Поэтому сбитый с толку журналист искал противников по всему городу. Во время этих поисков он столкнулся с Луисардо, который, ничтоже сумняшеся, подыскал ему местечко в интриге, связанной со шлюхами и темными задними комнатами, пропахшими виски. Еще он подыскал ему имя, ложное на всякий случай, и окрестил Фазаном. Но обо всем этом я проведал позднее, когда путешественника перевезли в Мадрид, где предали земле.
Однако пока путешественник еще жив, ему еще остается несколько минут до конца, и, несмотря на тяжелый удар по голове, он поднимается на ноги, потрясенный. Смотрит по сторонам, но никого не видит, рассказывает Луисардо, пока мы бежим, чтобы спрятаться от дождя. Потом глядит вверх, и только тут до него доходит, что он сам ударился головой о притолоку. Итак, потрясенный, он встает на ноги, надевает фуражку пересекает дворик и выходит на узкую улицу, по которой идет в неизвестном направлении, закинув рюкзак на плечо и чувствуя жгучую боль в ноге. Когда до него доносится мелодия черного пианино, он ощупывает карман, и ему кажется, что он попал в другой фильм, уводящий его по дорогам беженцев, скрывающихся от гестапо. Путешественник углубляется в улицы, словно начерченные рукой сумасшедшего. Он дошел до Бенидорма, малявка. Это старый район публичных домов, с балконами в гераниевых кущах, фонариками, которые никогда не зажигаются, и распятыми на жердях мужскими рубашками, которые рукавами отмахиваются от ветра.
По словам Луисардо, путешественнику не потребовалось много времени, чтобы добраться до места, указанного старикашкой с глазами лунатика. Это общественные бани в Медине. Путешественник снова сует руку в карман и ощупывает пробирку. Порядок, говорит он про себя, полный порядок. Из бань доносятся страстные вопли сношающихся педерастов. Это так называемые
Вьющийся бесом ветер задирает юбки и обрушивается дождем банкнот, доносит невесть откуда выдумки, голоса и кошачье мяуканье и сдувает с кожи родинки. И один из этих голосов достигает слуха толстой хозяйки бань, быстрее пули, малявка. Голос рассказывает, что в недрах горы спрятано сокровище и очень скоро появится путешественник с картой. Луисардо рассказывал мне все это с дебильной гримасой, повисшей у него на подбородке вперемешку со слюнями, обжигая себе губы до конца докуренным косяком. А потом он рассказал мне, что, когда путешественник появился в заведении, она уже ждала его, держа наготове латунный нож с кривым лезвием острее бритвы, которым она и прирезала путешественника, неся ему злую смерть. Он даже не успел вытащить из рюкзака свой мясницкий нож. Тогда и только тогда путешественник понимает, что для того, чтобы умереть, вовсе не обязательно ехать в Венецию, и, стоя перед вратами в мир иной, задерживается, чтобы коснуться негритянки с фигурой, в которой больше изгибов, чем в бутылке кока-колы. Ее образ острым шипом вонзился ему в память, каблуки-шпильки прошлись по хребту лоснящегося от крови человека, распростертого на глинобитном полу. Все больше посетителей молча подходят к нему. Укрывают влажными полотенцами. Теперь у путешественника больше не осталось сомнений, он чувствует себя легким, плавучим, ему даже кажется, что он парит в воздухе. Он знает, кто та, единственная, виновная в его печальном конце, и предпочитает в сотый раз в точности припомнить момент, когда негритянка из романа вошла в его кафе. Между тем хозяйка бань обтирает нож подолом и на глазах у сгрудившейся толпы обыскивает путешественника.
Прежде чем продолжить, Луисардо протянул мне мерзко обслюнявленный остаток последнего косяка. И, расцветая порочной улыбкой, рассказал мне о подробностях смерти путешественника, о том, как боль, отдаваясь в желудке, насквозь пронизала его и его память. Все это Луисардо рассказал мне так, словно видел собственными глазами, словно ворохом вранья мог приукрасить вину, которую мы оба разделили поровну, как две вымоченные в уксусе галеты. Я знаю, что он сделал это скорее для того, чтобы бросить вызов желчной реальности, которую навязывает нам жизнь, чем для того, чтобы создать реальность, в которой мы нуждаемся. Но это не столь важно, куда важнее то, что в Тарифе и по сей день, случается, дует ветер и умирают люди.
От автора
Этой ночью налетел ветер — ураган справедливости, разрывающий цепи и выставляющий напоказ всю нищету хозяев жизни.
Каждый раз, когда я читаю его, я чувствую перед собой друга. Поэтому было бы непростительно не поблагодарить его. Зовут его Эдуардо Галеано, и он поэт, вселенский бродяга и человек, способный зажигать души. Этот роман многим обязан ему и без его дружбы никогда бы не был написан. Не след мне забывать и Николь с Марио, слышали, братва, которые остаются моими издателями и каждый раз, когда я приезжаю в Мадрид, делают все, чтобы я чувствовал себя как дома.
Было время, не так давно, когда ложные друзья отвернулись от меня, и я не хочу даже упоминать их имен и фамилий, настолько они смердят. Смердят, как то дерьмо, на котором замешаны хозяева жизни и границ, указавшие мне на дверь своим паршивым мясницким пальцем. Я позволил себе смелость не вступать в их зловещую игру, согрешил, оставшись свободным и противопоставив себя их двойной морали и двойной бухгалтерии. Грубая ошибка, в которой до сих пор продолжаю упорствовать. Однако за все это время у меня не было недостатка в настоящих друзьях, и их имена я хочу произнести во весь голос. Это Хулиан Гонсалес, Антонио Москера и Тони Итурбе. Именно благодаря последнему из них я снова печатаюсь. Не хотелось бы забыть и про Антонио Баньоса и Пако Марина, которые помогли мне стартовать и поддержали меня, когда я решил отмежеваться от всех благовоспитанных и благоупитанных типов, добившихся блестящих успехов за счет моих неудач. Элементарная гнусность. Мария Хосе Ларраньяга, Миледи, встала на мою сторону, и Леандро Перес оценил меня по достоинству, предоставив мне работу в своей газете. Никогда этого не забуду. И, наконец, было бы ошибкой не упомянуть Габи Мартинес, деятеля культуры и бой-бабу, которая первой подала мне идею написать роман, растрепанный ветром Тарифы. Надеюсь, ей это будет приятно.
P. S. Название этого романа я позаимствовал у Пабло Неруды. Это строка из его стихотворения.
