портфелем, полным газет, недочитанных учебников и исторических романов, поскольку весь его рабочий день проходил за чтением. Изредка он дремал, а еще реже тайком курил трубку в «книгохранилище», забитом коробками с открытками и семейными портретами, которые никогда не будут выставлены в музее, потому что их негде разместить.
Устроившись среди пыльных экспонатов и витрин красного дерева, доктор жадно читал целыми днями. Мрачную атмосферу музея немного оживляло всегда включенное радио — старенький, но рабочий «трынзистер», подаренный каким-то местным меценатом. Не считая школьников, которых пару раз в год приводили на экскурсии в плохую погоду, в музее почти не бывало посетителей, и уж точно никто не горел желанием прийти сюда второй раз.
Как это часто случается, доктор Берроуз, устроившись на временную работу, сам не заметил, как она стала постоянной. Его научной карьере можно было позавидовать: ученая степень по истории, потом по археологии, достаточно быстро он стал доктором. Но подходящих вакансий в лондонских университетах не попадалось, а после рождения сына доктор Берроуз понял, что ему нужна работа, причем срочно. Он увидел в «Хайфилдском горне» объявление музея и отправил свое резюме. Его взяли на должность заведующего, однако доктор, соглашаясь, не преминул отметить, что в ближайшем будущем планирует перейти на более достойное место. Но, как и многие другие в подобном положении, доктор слишком быстро привык к стабильному доходу — незаметно пролетело двенадцать лет, и думать о переменах было уже ни к чему.
И вот автор диссертации по греческим артефактам, облаченный в темный твидовый пиджак с профессорскими заплатами на локтях, был вынужден день за днем смотреть, как потрепанные и невыносимо скучные экспонаты покрываются пылью, с горечью сознавая, что разделяет их судьбу.
Доев бутерброд, доктор Берроуз скомкал листок вощеной бумаги, в который он был завернут, и бодро запустил его в сторону экспозиции «Кухня», целясь в оранжевое пластмассовое мусорное ведро шестидесятых годов. Он не попал — комок отскочил от края ведра и упал на паркет. Доктор разочарованно вздохнул и принялся рыться в портфеле, где у него была припрятана шоколадка. Обычно он берег ее до второй половины дня, но сегодня ему было так тоскливо, что не хотелось отказывать себе в сладком. Доктор разорвал обертку и откусил большой кусок.
Тут звякнул колокольчик над входной дверью, и по паркету застучали костыли Оскара Эмберса. Восьмидесятилетний актер, вышедший на пенсию, привязался к музею, пожертвовал несколько своих фотопортретов с автографами и даже время от времени дежурил здесь по субботам.
Видя неуклонно надвигающегося старика, доктор Берроуз попытался быстро прожевать шоколадку, но обнаружил, что откусил слишком много. Отчаянно двигая челюстями, он понимал, что пенсионер, известный своим острым языком, приближается слишком быстро. У доктора мелькнула мысль ретироваться в кабинет, но было поздно. Он остался на месте и постарался изобразить улыбку набитым ртом.
— Добрый день, Роджер, — весело сказал Оскар, роясь в кармане пальто. — Так, куда же оно подевалось?
— Хм-м-м-м, — ответил доктор, не раскрывая рта. Ему удалось незаметно сделать еще пару движений челюстями, пока Оскар изучал свой карман.
Наконец в сражении с карманом наступило краткое перемирие, и Оскар, близоруко щурясь, стал всматриваться в ближайшие витрины.
— Что-то я не вижу тесьмы, которую приносил вам на прошлой неделе. Вы собираетесь ее выставлять? Конечно, ее кое-где моль попортила, но ведь хорошая вещь, ценная.
Поскольку доктор Берроуз ничего не ответил, старик строго спросил:
— Значит, не выставили?
Доктор Берроуз попытался кивком головы указать в сторону хранилища. Оскар озадаченно посмотрел на него — никогда заведующий музеем не бывал так молчалив. Но тут из кармана наконец-то удалось вызволить то, что он искал. Оскар, сияя, протянул доктору руку, что-то в ней сжимая.
— Мне эту вещицу отдала миссис Тантруми, знаете, пожилая итальянка, которая живет у самого конца Центральной улицы. Сказала, газовщики нашли у нее в подвале, когда чинили трубу. Лежала прямо на земле, один рабочий чуть не наступил. По-моему, ей самое место у вас в музее.
Доктор Берроуз, все еще с раздутыми щеками, приготовился увидеть очередной таймер для варки яиц или коробку ржавых перьев. Но когда Оскар развернул руку движением фокусника, у него на ладони оказался светящийся шарик, чуть больше мяча для гольфа, обрамленный металлом тусклого золотого цвета.
— Великолепный экземпляр… э-э… светильника… в некотором роде, — почему-то смутился Оскар. — Честно говоря, я сам не знаю, что это такое!
Доктор Берроуз взял шарик и принялся его рассматривать. Он так заинтересовался, что, позабыв о том, что Оскар на него пристально глядит, начал жевать.
— Что, сынок, зубы беспокоят? — участливо спросил старый актер. — Я тоже раньше так скрипел, когда совсем невмоготу было. Боль ужасная, по себе знаю. Вот я в свое время собрался с силами и сходил к доктору, чтобы мне все разом вырвали. И с этими вполне удобно, только привыкнуть надо, — он запустил пальцы в рот.
— Нет-нет, у меня зубы в порядке, — выдавил доктор Берроуз, чтобы избежать демонстрации вставных челюстей, и, не дожевав, проглотил остатки шоколада. — Просто в горле что-то пересохло, — объяснил он. — Надо водички выпить.
— Ох, вы с этим поосторожнее! Сейчас вон придумали, что сухость во рту от диабета бывает. А в мое время, Роджер, — Оскар мечтательно прикрыл глаза, вспоминая, — в мое время врачи диабет определяли по вкусу… — он перешел на шепот и опустил глаза, — урины. Знаете, пробовали, не много ли в ней сахара.
— Да-да, я знаю, — машинально ответил доктор Берроуз, слишком увлеченный светящимся шариком, чтобы обращать внимание на слова Оскара. — Очень странно. Рискну предположить, что это девятнадцатый век, судя по оправе… а стекло, пожалуй, постарше, явно ручной работы… Но я не понимаю, что там внутри. Может быть, какое-то люминесцентное вещество. Вы держали его сегодня на солнце, мистер Эмберс?
— Нет, я его со вчерашнего дня и из кармана не вынимал. Как мне миссис Тантруми его дала, так и не трогал… Это как раз после завтрака было. Я совершал моцион — очень полезно для кишеч…
— Может быть, он радиоактивный, — перебил его доктор Берроуз. — Я читал, что в нескольких музеях проверили на радиоактивность викторианские коллекции минералов. Где-то в Шотландии обнаружили очень опасные образцы — кристаллы урана, которые пришлось поместить в свинцовый ящик. Слишком рискованно держать в простой витрине.
— Ох, надеюсь, он не из таких, — сказал Оскар, шагнув назад. — Я ведь целый день его носил рядом с новым бедром — а вдруг протез…
— Не думаю, что тут настолько сильная радиация. Да и ничего страшного с вами не произошло за один день. — Доктор Берроуз вгляделся в шарик. — До чего интересно! Внутри какая-то жидкость… она кружится… как будто водоворот… — Он замолчал, потом покачал головой. — Нет, наверное, шарик просто нагрелся у меня в руке. Значит, это вещество реагирует на тепло…
— Рад, что вы заинтересовались. Тогда я передам миссис Тантруми, что вы его забираете, — сказал Оскар, отступив еще на шаг назад.
— Разумеется, — ответил доктор Берроуз. — Я хочу его исследовать, прежде чем выставлять. Ведь надо убедиться, что он не опасен. А пока я внесу имя миссис Тантруми в памятную книгу — так сказать, благодарность от имени музея. — Он поискал ручку в кармане пиджака, но ее там не оказалось. — Погодите немного, мистер Эмберс, я схожу за ручкой.
Доктор Берроуз вышел из главного зала в коридор, споткнувшись по пути о полусгнившую деревянную конструкцию, которую год назад откопала в болотах группа энтузиастов. Они клялись и божились, что это доисторическая лодка. Доктор Берроуз открыл стеклянную дверь с табличкой «Заведующий». В кабинете было темно, потому что единственное окно загораживали ящики, поставленные друг на друга. Ища на ощупь выключатель настольной лампы, доктор Берроуз разжал пальцы, державшие шарик… и чуть не выронил его от изумления.
В зале шарик светился едва заметно, а здесь от него исходил яркий светло-зеленый свет. Доктор
