не у нас.
— «У нас» и «у вас» звучит, согласись, не очень здорово. Засыпали-то мы в одном мире. Общем.
— А проснулись в разных, — слова выходили одно нелепее другого и от этой нелепицы делалось жутко.
— Не уверен, — помотал бородкой послушник. — Совсем не уверен. И потом, приходившие из-за стены еще не такое рассказывали. Потому здесь, мягко говоря, не очень любят пришлых. Ваня их боится и его архаровцы тоже. Бог им судья.
Окончательно запутавшись, я помотал головой.
— За стеной все нормально…
Я осекся, вспомнив заросший вымерший город, с потрескавшимся асфальтом, ржавыми остовами машин и рваными клочьями проводов. На понятие «нормально» это не особо тянуло. Но, по крайней мере, там все было в порядке с законами физики.
— Там только город, в котором много лет не было людей, — поправился я.
— Другие говорили иначе, что подтверждает мою догадку.
Андрей замолк. Я молча сверлил его взглядом, не желая впадать в риторику и задавать вопрос, который и без того повис в воздухе.
За дверью послышалась возня. Заворочался ключ в замке.
Я повернулся на звук.
Створка распахнулась. В проеме стоял крепкий мрачный парень в потрепанной форме.
— Прочухался, — в его голосе не было вопроса. Скорее, небрежная констатация.
Андрей на появление парня среагировал странно. Подскочил с койки, как подскакивает из-за парты школяр при появлении в классе учителя.
— Это, что ли, твой непослушник Ваня? — спросил я у своего сокамерника.
Тот осторожно качнул головой. Мол, нет, и шутить не стоит. Парень отступил, освобождая проход.
— Новенький, на выход. Живо.
Тон его мне очень не понравился, но спорить я не стал. Пошел на выход. Отпустят вряд ли, но всё ближе к свободе, чем в четырех стенах.
Парень ждал.
Когда я уже был в дверях, в спину ударил вкрадчивый голос послушника Андрея:
— У каждого своя стена.
В этом ли была его догадка? Уточнить я не успел. Дверь захлопнулась, меня грубовато пихнули в спину.
— Топай.
Под конвоем я прошел по коридору и вышел на улицу. В лицо пахнуло свежестью. Воздух был прозрачен и чист, что особенно ощущалось после сырости каземата. Рядом высилась могучая монастырская стена. Красная кирпичная кладка, позеленевшая от мха и пропахшая древностью. Сквозь старые высокие деревья осторожно пробивались солнечные лучи, падали рассеянным светом. Как в детстве.
Еще в доперестроечные времена нас с Борисом приводила сюда бабушка. Я был маленьким, Борис совсем крохой. Тогда к храму не тянулись желающие воткнуть свечку, не сновали монахи. Монастырь не действовал, но в его постройках постоянно проходили выставки, посвященные храмовой архитектуре. Из тех выставок я мало что запомнил. Только невероятных размеров макет Кижей. Деревянное зодчество в миниатюре поражало.
Бориса в то время не поражало ничего. Он просто радостно поносился по некрополю, попрятался в доступных для этого полуподвалах. Единственное, возле чего он остановился с любопытством — сохраненные у дальней стены останки барельефа разрушенного Храма Христа Спасителя.
Снова я был здесь, кажется, спустя лет двадцать. Перестройка давно отгрохотала, вернув православной церкви некоторую часть имущества и положение в обществе. Не помню, за каким лешим я пришел в монастырь будучи взрослым, но от того образа детства не осталось ничего.
Стены окрасились в тошнотворный розово-коричневый цвет. Внутреннюю территорию разгородили, появилась охрана, монахи. Старушки, торгующие свечками и иконками. Старушки, свечки и иконки покупающие.
Донской монастырь потерял загадочность и величие древней крепости. А может, просто детство кончилось?
Так или иначе, сейчас монастырь напоминал, скорее, о своей позднесоветской ипостаси, чем о постперестроечной. Краска облезла, обнажив суровую кладку. На башнях проросли молодые деревца. Загородки были убраны. Подворье заросло, потеряв напускную прилизанность.
Монахи, правда, остались.
Мой конвоир провел меня вокруг храма. У главных ворот он перехватил мой взгляд и ухмыльнулся. Причина лежала на поверхности, хотя мне-то было не до ухмылок: ворота были наглухо закрыты. Просто так не убежишь.
Обойдя храм, мы вышли к некрополю. Вернее, к тому, что от него осталось. Часть могильных камней и надгробий была стащена под стену, на которой стояли несколько крепких молодых парней, похожих на моего конвоира. Парни наблюдали за возящимися между деревьев людьми.
Люди были заняты.
Здесь внизу большей частью работали монахи. В истлевших рясах они напоминали тоскливых молчаливых призраков. Призраков, разбившихся на группы и силящихся уволочить собственные надгробья.
Среди ближайшей группы выделялся могучий бородач. Высокий, плечистый, с проседью в бороде и волосах. Под рясой у него были джинсы, в которые он ее успешно заправил спереди, чтоб не мешалась. В руках у бородача была неплохо сохранившаяся, хоть и изрядно посеревшая веревка.
Веревочная петля обвивала мраморную могильную плиту, помутневшую и подернувшуюся зеленью. Бородач тянул. Остальные толкали. В сторонке стояла еще пара парней, покуривали и поглядывали за работой.
Невольно я отметил: надсмотрщиков здесь довольно много. Могли бы и присоединиться, работа пошла бы быстрее.
— Стой, — приказал конвоир.
Я послушно остановился. Не в том положении, чтобы спорить. В такой ситуации даже Борис, наверное, выпендриваться не стал бы. Или стал? В любом случае, Бориса здесь не было, из чего можно сделать вывод, что, в отличие от меня, он в такие ситуации не попадает.
— Отец Серафим, а ну-ка поддуй сюда, — гаркнул конвоир. Достал сигарету и прикурил.
На оклик отозвался бородач с заправленной в джинсы рясой. Он сделал знак своим, бросил веревку и послушно потрусил к нам. Расторопность и смирение, с которым реагировали на парней монахи, пугала.
Бородатый Серафим подошел ближе. Остановился. На конвойного поглядел с неодобрением.
— Хоть бы не курили в Божьей обители.
— Не гундось, борода. Я в сторону курю, а не тебе в лицо. И вы тут тоже во славу Господа воскуряете.
— То благовония.
— Откуда вам знать, что для него благовония, а что просто вонь. Меня вот от ладана вашего воротит. Может, бог тоже табак предпочитает. А если в биографии вашего патриарха поковыряться, то выходит, табак — штука богу угодная.
Конвоир весело хохотнул и выпустил струю дыма. В сторону.
— Богохульник, — буркнул бородатый Серафим.
— Попрепирайся мне еще. Вот тебе новенький в бригаду. Введешь в курс дела, объяснишь. Будет выеживаться — его в расход, тебя на голодный паек. Правила знаешь.
Бородатый нахмурился, кивнул. Говорить ничего не стал, только поглядел на меня и тихо бросил:
— Пошли.
