себя, за Элю. За единственного близкого человека.
Мне надо было уходить отсюда. Уходить как можно быстрее. Но дверь была заперта, а окна зарешечены.
Мутило, болезненно стучалось в висках и затылке. А еще хотелось пить. И есть. Сожрать хотя б какой-нибудь дряни. Я похлопал себя по карманам. Пусто. Баклажку с водой я выронил еще возле цистерны. Лапшу, видимо, сперли те, кто отоварил меня тяжелым по голове. Из всего нехитрого багажа остались лишь очки в чехле на шее и сломанный мобильник в кармане.
Я выудил телефон, откинул крышку и… почувствовал, что схожу с ума.
Трещины, что еще сутки назад раскраивала дисплей надвое, не было. Она пропала. Экран темнел — совершенно ровный, без намека на повреждение. Потертости на корпусе тоже поубавилось. И логотип теперь переливался половиной букв вместо одной.
Этого не могло быть! Но это было. И от этого сделалось крепко не по себе.
Я судорожно сглотнул.
На койке зашевелился Андрей. Повернулся, спустил на пол ноги и снова сел.
— Знаю дела твои, и труд твой, и терпение твое, и то, что ты не можешь сносить развратных, и испытал тех, которые называют себя апостолами, а они не таковы, и нашел, что они лжецы.
Послушник говорил быстро, глаза его были безумны. Он смотрел на меня и в то же время — мимо меня. И от этого голоса и взгляда становилось жутко.
— Ты много переносил и имеешь терпение. Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь твою.
Слова ударили не хуже пощечины. Я вздрогнул.
— Я не оставил, — вырвалось невольно.
Андрей не услышал, он все еще бормотал, но уже без прежнего жара. Вяло. Слова сминались, проглатывались, превращаясь местами в невнятное бормотание.
— Имеющий ухо да слышит… Побеждающему дам вкушать от древа жизни, которое посреди рая Божия.
Послушник замолчал. Взгляд его смотрел в никуда.
Я поднялся на ноги, подошел к двери и со всей дури замолотил в створку.
— Эй! Откройте! Эй!
— Не шуми, болезный, — раздался голос.
Я обернулся. Андрей снова был спокоен, глядел вменяемо и говорил вкрадчиво.
— Не шуми, не откроют. Там никого нет.
В голове замелькали страшные догадки.
— Это ты меня запер?
— Ты сам себя запер, — покачал головой послушник. — Твой дух несвободен.
— Я не про дух, — внутри распускало тягучие щупальца отчаяние, я с силой пнул створку, — про дверь! Это ведь ты нас здесь запер?
Послушник грустно растянул губы. Лицо его озарилось иисусовской улыбкой.
— Ванечка. Ваня это.
— Какой Ваня? Тоже послушник?
— Нет, он не послушник. Он из чопа.
Градус идиотизма накалялся. Я уперся спиной в дверь. Три алкоголика, один из которых работал в психушке, выглядели более здравомыслящими, чем один блаженный недоклирик. Очень захотелось бежать, но дверь по-прежнему была заперта.
— Не бойся. — Андрей, вероятно, уловил мое состояние. — Господь нас не оставит.
— Господь благоволит сумасшедшим? — вырвалось у меня.
Я прикусил язык, но было поздно. Послушник впрочем, не расстроился. Скорее наоборот — развеселился.
— Блаженны нищие духом. Ты думаешь, я сумасшедший?
Я смолчал. Андрей снова улыбнулся.
— Не больше, чем другие, Глеб. Не больше, чем другие. Ты тоже выглядишь странно, а если учесть, что ты пришел оттуда…
— Откуда?
— Из-за стены, — пожал плечами Андрей и встал.
Я едва не попятился. Впрочем, сзади все равно была дверь.
— Не бойся. Я божий человек. К тому же, калека. Я не обижу. А другие могут. Они боятся тех, кто приходит из-за стены.
— Мне казалось, что за стеной — это здесь.
— А мне кажется, что за стеной — это с противоположной стороны стены от смотрящего.
— С той стороны все как было, только постарело на много лет. А здесь у меня мобильник починился.
— Заработал? — мгновенно оживился послушник.
— Нет, — опешил я от такого напора. — Просто экран был расколот, а теперь нет.
Андрей расслабился и снова вернулся на койку.
— И при этом, — заметил он, — сумасшедшим ты считаешь меня. Любопытно, правда? Подойди сюда.
Я поколебался. Послушник вел себя странно и говорил непонятно. Это настораживало, если не пугало. С другой стороны, что он мне сделает со своей рукой?
А если на самом деле рука не больная и это просто фиглярство?
Но ведь если так, то он уже много раз мог меня убить. Сколько я тут провалялся без сознания, а послушник ничего мне не сделал.
Кажется, у меня начинается паранойя.
Додумав до этого места, я отклеился от двери и не торопясь подошел к Андрею.
— Смотри, — кивнул он на стену с зарешеченными окнами.
Я проследил за взглядом. Стена как стена. Старая, обшарпанная. В некоторых местах покрывшаяся плесенью. От окна вниз — грязная дорожка. Такие обычно появляются там, где потихоньку, капля за каплей, протекает труба.
Внизу немного вздыбился отсыревший дощатый пол. Сверху, у оконной решетки, повисла капля.
— И что? — не понял я. — Вода камень точит? Или тут еще какая-то аллегория.
— Смотри, — повторил Андрей. — Имеющий ухо да слышит.
Говорить он больше ничего явно не собирался. И я стал таращиться на стену.
Ненавижу шарады. Не люблю, когда вместо простого ответа, выдают дурацкую загадку. Не терплю людей, которые любят этот прием. Есть в них какой-то снобизм. Мол, я познал истину, а тебе не скажу. Вот тебе вводные, сам познавай. И ведь самое главное: в девяноста девяти случаях из ста истины за этой позой никакой нет. Только дурь и самолюбование.
Ничего не происходило. Капля под решеткой уменьшилась, словно впиталась. А потом…
Крохотная капля воды сорвалась с отсыревших досок пола и юркнула по стене вверх к решетке, с такой скоростью, будто земное притяжение отменили, а вместо него включили какое-то иное, под действием которого капля не падает, а взлетает.
Я потер глаза. Капля висела возле решетки и медленно таяла, словно впитывалась или растекалась.
— Что это? — спросил я чужим хриплым голосом.
— И одним сумасшедшим в этой келье стало больше, — довольно заметил послушник. — Я бы сказал, что это Божье чудо, но не уверен в его божественности. Слежу за этим уже сутки. Вода капает вверх, Глеб. Во всяком случае, в этой точке мироздания.
Будто подтверждая его слова, новая капля сорвалась с пола и стекла по стене вверх к оконной решетке.
— Что скажешь?
— По ту сторону стены, — глухо проговорил я, — вода капает нормально. Так что странности у вас, а
