— И еще дальше. Там ад кромешный. После того, что было там, мне уже все равно. Если бы ты видел, ты бы понял… Ты еще поймешь.
Он снова прокашлялся и начал медленно вставать на ноги. Парень с автоматом напрягся. Тихо щелкнул предохранитель.
— Подожди, — остановил его Антон.
Борис тяжело поднялся. Его шатало. На направленный в живот автомат он смотрел с кривой ухмылкой. Ему в самом деле было все равно. И для него не существовало больше никаких ограничений.
Я мог бы просить Антона отпустить его. Наверное, тот даже согласился бы. И Борис, возможно, смог бы уйти, не сделав глупости. Но везде, где бы он появился после, случалась бы беда. Потому что ему было все равно. Потому что больше не было ограничений для того, кто когда-то был моим братом. Не было морали, не было закона, не было заповедей. Ничего не было, кроме сиюминутных целей, для достижения которых все средства оказывались хороши. Любые средства.
Он пошел бы дальше. Наверное, когда-нибудь он нашел бы смерть, потому что искал ее и потому, что смерти он больше не боялся. Не было для него теперь страха смерти.
Сколько он еще убьет и покалечит, прежде чем найдется кто-то, кто сможет его остановить?
Я посмотрел на Антона. Тот сверлил меня взглядом и ждал. Чего? Моего решения? Разрешения? Лицензии на отстрел собственного брата?
Он ждал, когда я скажу что-то. А я не мог ничего сказать. Не мог сказать «нет», потому что это был мой брат. Не мог сказать «да», потому что…
А он смотрел на меня и ждал…
Ждал.
Ждал!
Я бессильно закрыл глаза. Мир погрузился во тьму. В ушах зазвенела тишина.
— Не здесь, — разорвал эту свистящую тишину голос Антона.
Лязгнуло. Послышались шаги. Зазвучали метрономом, стали удаляться.
Я открыл глаза.
Борис, пошатываясь, шел вдоль дома. Следом твердо вышагивал парень с автоматом. Ствол смотрел в спину Борзого. И каждый его шаг отдавался у меня в груди болью. И не было сил остановить это.
Если бы Борис обернулся. Если бы он только посмотрел на меня…
Но он не обернулся и не посмотрел.
Еще несколько шагов, и мой брат под дулом автомата скрылся за углом дома.
Навсегда.
— Авель, — проговорил спокойный вкрадчивый голос в самое ухо, в самую душу, — зачем ты убил брата Каина твоего?
Я развернулся. Антон был невозмутим, уравновешен и светел. Как всегда.
В глазах потемнело. На секунду мне показалось, что внутри вот-вот что-то взорвется, и я убью Просветленного.
На секунду.
В груди глухо ухнуло. Осечка.
— Пошел ты к ядрене матери! — прорычал я и не узнал своего голоса.
— Ты ведь мог… — начал Антон.
— Пошел ты! — рявкнул я и бросился к Садовому кольцу.
Прочь из переулка.
Прочь отсюда.
Прочь!
Не соображая, выскочил на Смоленский бульвар. Перед глазами поплыло, заволакивая все вокруг мутной пеленой. Показалось, что теряю сознание. Не сразу понял, что это всего лишь слезы.
Споткнулся. Упал на колени, размазывая горячее и влажное по лицу. Хотелось выть, орать, плакать в голос. Но голоса не было.
Меня трясло.
Сколько я сидел так на асфальте посреди Смоленского бульвара, содрогаясь в беззвучном рыдании?
Минуту? Час? Вечность?..
— Он был не прав, — снова врезался в голову спокойный, как айсберг, голос Антона. — Там нет ада. Я был, я знаю. Там то, что у тебя внутри. Если внутри кромешный…
— Заткнись, — просипел я, поднимаясь.
Снова возникло желание убить.
Там нет ада, если ада нет внутри? А откуда этому бородатому знать, что у меня внутри? Да я сам этого до конца не знаю. И это незнание пугает. Может, у меня внутри еще больший ад, чем у Бориса. И сейчас он вырвется наружу без всякого «там». Вырвется и похоронит этого недоделанного Будду.
Я стиснул кулаки.
Антон стоял рядом, спокойный, как танк.
Я почувствовал, что теперь ударю. Кулаком. В лицо. Со всей силы, которой сейчас больше, чем когда бы то ни было. Ударю, а потом буду бить. Долго. Много. В кровавый фарш. Пока хватит сил…
Кто-то мягко взял меня за руку.
Рядом стояла Марта.
— Тихо, Глебушка. Тихо. Идем. Идем отсюда.
Она потянула меня, и я пошел. Спотыкаясь и запинаясь на каждом шагу. Не соображая, куда и зачем иду.
— Идем. У тебя там женщина. Она тебя ждет. Она тебя обязательно ждет, Глебушка. Не может не ждать. Если бы я была на ее месте, я бы ждала. Идем, мой хороший.
Она говорила и говорила. И, кажется, плакала.
Мы шли. Сколько? Не знаю. Наверное, недолго. Впереди знакомо золотился воздух. За этой светлой пеленой высилась готическая громадина МИДа.
— Идем, Глебушка. Идем.
Свет приближался, становился ярче.
— Идем. Тебе надо, надо идти. Тебя ждут.
Стена наливалась силой, светила нестерпимо. Я остановился. Марта стояла рядом и плакала. Улыбалась сквозь слезы, но губы кривились, дрожали.
— Знаешь, что я думаю, Макиавелли? Ни хрена мы не сдохли, — всхлипнула она. — А может, и надо было бы. Как думаешь, что тот мужик увидел?
— Какой мужик? — не понял я.
— Идем. Тебя ждут.
И она шагнула в свет.
Да, меня ждут. Меня ждет Эля. Там, за стеной. Осталось совсем немного.
Я закрыл глаза и пошел вперед. Свет стал нестерпимым, он слепил даже сквозь сомкнутые веки, пронзал насквозь…
А потом вдруг пощадил. Сделался глуше, отступил.
Я огляделся.
Марты рядом не было.
ГЛАВА 11
Ад
Золотистая стена света разбивала площадь надвое. Высотка МИДа молчаливой пирамидой возносилась в грозовое небо. Казалось, шпиль вот-вот вспорет слишком низкую тучу, и оттуда ливанет. Но дождя все не было. В воздухе висел приторный запах умирающего лета. Легкий вихрь кружил над ярко-
