— Да, сэр. Я купила квартиру в Челтнеме. Она на втором этаже старого особняка, поделенного на несколько квартир.
— Неплохо, — одобрительно заметил Картер.
Расхрабрившись, Джесс спросила:
— Значит, сэр, вы знакомы с мистером Маркби?
— Что? Ах да. Несколько раз наши с ним пути пересекались.
Джесс заметила: Картер охотно задает личные вопросы, а вот сам отвечать на такие не любит. Что ж, все понятно. Пользуется служебным положением.
Ее любопытство он не утолил.
Глава 7
Вечером кабинет Джесс был залит светом заходящего солнца. Солнечные лучи упирались в стены, скользили по деревянным поверхностям мебели, пробирались в «медвежьи углы», о которых забыла уборщица. На столе перед Джесс лежала папка с материалами давнишнего дела о двойном убийстве на ферме «Сверчок». День выдался трудный, и, откровенно говоря, ей очень хотелось домой: принять давно желанный душ, переодеться во все чистое. Сотрудники активно расходились по домам, управление криминальной полиции постепенно пустело. В коридорах слышались шаги, да время от времени кто-то прощался, желая друг другу спокойной ночи. Голоса в пустом помещении звучали особенно гулко. На стоянке ревели моторы. Все разъезжаются… кто-то и приезжает, заступает на дежурство ночная смена.
— И ты иди домой, Джессика, — прошептала она себе.
Но папка словно магнит тянула ее к себе. После того как они побывали в жутком заброшенном доме, ужасные события давно минувших дней стали возникать перед ее глазами, словно живые картины. Джесс вздрогнула, вспомнив затянутые паутиной занавески, пыльную мебель, но главное — запах тлена, забивающий ноздри, угнетающий душу… Открыв папку, Джесс попыталась представить себе, как все было в тот роковой день. И, будто оправдываясь, внушала себе, что это необходимо для теперешнего расследования. Илай Смит снова нашел труп. И все же она понимала: старое дело почему-то патологически притягивает ее к себе.
Вот протоколы свидетельских показаний. Первой допрашивали некую миссис Дорин Уорбл.
«В четверг, ближе к вечеру, я приехала на ферму „Сверчок“ на велосипеде за яйцами. Я всегда покупаю яйца у Милли Смит. Если берешь яйца на ферме, можно не сомневаться, что они свежие. В магазин я за яйцами сроду не ходила. И потом, мы с Милли знакомы уже много лет, с самого детства. У нее гостей немного… то есть бывало немного. „Сверчок“ — ферма неприветливая, да и как иначе — ведь хозяином там… был… Альберт, ее муж. Правду сказать, я ездила к Милли не только за яйцами. Милли любила, когда я ее навещала. К моему приезду она, бывало, пекла пирог… Мы с ней сидели на кухне и пили чай, я рассказывала ей все местные новости. Альберт вечно ворчал. Не любил, когда мы сидели за столом и судачили. Ему казалось, раз мы пьем чай и болтаем, то понапрасну тратим время!
Вот видите, мне все время приходится себя одергивать. Никак не привыкну говорить о ней в прошедшем времени — ведь она умерла. Трудно поверить, что нет больше ни ее, ни Альберта. Все как в молитвеннике: среди жизни мы — смертные. Ведь правда, никогда не знаешь, когда Господь призовет нас к Себе! Надеюсь, я умру в своей постели, а не так, как бедная Милли… Мне будет не хватать наших еженедельных посиделок. Не знаю, где теперь покупать яйца? К кому бы ни перешла ферма, к Илаю или к кому-то другому, я уже не смогу ездить туда. Я всегда буду помнить о том четверге…
Когда я приехала, во дворе было тихо, но я ничего не заподозрила. Время было около пяти вечера. Цыплята, как всегда, клевали корм. Коров еще не загнали в коровник на дойку. Их обычно загоняли чуть позже, я успевала уехать домой. Вы ведь знаете, что бывает, когда по дороге гонят стадо… Потом приходилось вилять на велосипеде, чтобы не вляпаться в лепешку… В общем, я немного припозднилась. Сейчас я все гадаю, что изменилось бы, приди я на полчаса раньше — может, все бы было по-другому. Милли могла остаться в живых — а может, я бы тоже умерла, если бы вошла, когда Натан палил в родителей.
По сторонам я особенно не озиралась. Для чего? И потом, я спешила, потому что запоздала. Я прислонила велосипед к стене дома и обошла дом кругом, чтобы войти с черного хода. В общем, как всегда… Только я подошла к двери, как она распахнулась и оттуда вышел Илай. Встал передо мной, загородил дорогу. Я сразу заметила, что он сам не свой. Лицо очень белое, а глаза смотрят в одну точку. Стоит и молчит. Я спросила, что с ним, а он как будто и не слышит. Мне пришлось повторить вопрос, да погромче. Он ведь как будто не видел меня. Смотрел и не видел.
Потом взгляд у него немного прояснился, и он как будто заметил меня. Он сказал: „Мама и папа умерли“. У меня кровь застыла в жилах — представляете? Но сначала я ему не поверила. Да и как я могла поверить? Неужели и отец, и мать? Если бы один из них вдруг скоропостижно скончался от сердечного приступа или, скажем, от несчастного случая, это еще куда ни шло, но оба сразу? На фермах много чего случается. Поэтому я прямо сказала ему: „Илай, не болтай глупостей!“
„Идите и сами посмотрите, если хочется, — говорит он. — Только вид не особенно красивый“.
Тут до меня дошло: там и правда случилось что-то страшное. Ух, как я испугалась! Спрашиваю: „А где Натан?“ А Илай ответил: „В доме“ — и вот так дернул головой назад, в сторону двери. Я спросила, что с Натаном. Он ответил, что с ним „все как должно быть“, учитывая, что он спятил.
Представляете, как я перепугалась? И убежать не могла — ноги словно приросли к месту. В общем, стояла у двери как приклеенная. Не знаю, как еще не свалилась на землю… От страха, наверное!
Но потом я подумала: надо выяснить, что случилось, ради Милли. „Вперед, Дорин! — сказала я себе. — Раскисать будешь позже, а не сейчас!“ Понимаете, я ведь… была… единственной подругой бедняжки Милли. Муж ее мне никогда не нравился. Он… был… настоящий старый ворчун. Знаю, о мертвых плохо говорить не принято. Но об Альберте Смите не много можно сказать хорошего. Он почти не разговаривал, даже если спросить, который час. Бывало, поздороваешься с ним, а он буркнет что-то, и все. Никогда не видела, чтобы он улыбался. Молоденькая-то Милли была такая славная, живая, веселая. А после того, как вышла за него замуж, смеялась редко. Он убил ее душу — задолго до того, как все случилось.
Ну так вот, я сказала Илаю, что пойду в кухню, и спросила, где его брат. Понимаете, не больно-то мне хотелось видеть Натана, раз он спятил. Ведь я не сразу поняла, что Натан убил родителей. Решила: увидел Натан, что отец и мать умерли, и повредился умом. По правде говоря, как-то не верилось, что их обоих нет в живых. А про ружье я еще не знала.
Илай ответил: кажется, Натан пошел в ванную умыться. Думаю, странно как-то… Но в тот день странным было все. Мне хотелось выяснить только одно: в кухне Натан или нет. Вот вошла я в дом, а Илай даже не попытался мне помешать.
Надеюсь, вот как перед Богом истинным, что больше мне никогда не придется видеть такую картину… Как будто там шло сражение. Повсюду кровь! Один стул лежал на боку, а за ним на полу — Альберт, головой вниз… Хотя головы у него, считайте, и не было, так что трудно сказать… Я только и узнала его по цепочке от часов. Альберт всегда носил отцовские золотые часы и цепочку в жилетном кармане. Ни зимой, ни летом он жилетку не снимал, и из кармана вечно торчала цепочка.
Милли я нигде не увидела и позвала ее по имени пару раз. Тогда следом за мной вошел Илай, он сказал, что его мать в прачечной.
Я обошла Альберта — осторожно, стараясь не задеть его, — и вошла в прачечную. Я уже вроде как подготовилась… если только можно подготовиться к такому ужасу. Бедная Милли сидела на полу, прислонившись головой к котлу. Он… Натан… должно быть, прицелился в упор и убил ее одним выстрелом.
Только тогда я и поняла, что случилось. Я знала, что Натан где-то в доме и ружье до сих пор у него. Я повернулась, выбежала из кухни во двор — там было безопаснее.
Илай тоже вышел и встал на пороге. Он сказал: „Я же вам говорил“. Я спросила, где ружье — по- прежнему у Натана? Он ответил: нет, оно на кухонном столе. Должно быть, оно там и лежало, но я, честно
