Калифорнии, а потом в Лечлейде, в Оксфордшире, с бабушкой и дедушкой. Я навещал кузена своего друга, когда познакомился с Эвэ во Франции.
— Наверное, при таком образе жизни сложно учиться в школе, — предположила миссис Кельсон.
— Я заочник. Домашнее обучение. Это единственный вариант, который нам подошел. Когда поступлю в университет, будет иначе.
Эвэ поглядела на родителей. Потом сообщила:
— Мы пойдем с Гриффином в «Лаветас», пить кофе.
— У нас и здесь есть кофе… — Складка снова залегла между бровями мистера Кельсона, но миссис Кельсон прервала его, быстро сказав: — Конечно. А ланч вы будете есть в городе или хотите пообедать с нами? Из Принстона приедет Патрик.
Эвэ глянула на меня, затем сказала:
— Мой брат. Мы увидимся с ним после ланча, ладно?
— Хорошо, — ответила миссис Кельсон. — Он приедет на поезде в четыре семнадцать, так что постарайтесь вернуться вовремя.
— Ага, — ответила Эвэ.
Она схватила свое пальто — то огромное черное, в котором ходила в Европе — и, потонув в нем, потащила меня к двери.
— Пешком пойдем? — спросил я.
— Да, это рядом. На Стейт-стрит, возле станции, но на дальней стороне.
Она подхватила меня под левую руку, я напрягся, и она отпустила.
— Что такое? Тебе нехорошо?
Ее лицо вытянулось, словно от удара, и я поспешил заверить, что все в порядке.
— Извини. Я повредил спину, вот тут, слева. Я был бы рад, если бы ты взяла меня под правую руку.
Она просияла.
— Я сразу почувствовала, когда ты напрягся.
— Ага.
До «Лаветас» идти было десять минут, там мы взяли кофе на вынос. Позади кофейни между «Стейт- стейшн» и железнодорожной станцией протянулось кладбище.
— Тебе не холодно? — спросила она.
Сначала небо затянуло тучками, но теперь полностью развиднелось, и только ветер разносил повсюду соленые брызги.
— Надеюсь, будет теплее, если ты поделишься со мной своим пальто.
Она усмехнулась.
— Мне нравится, как работает твоя мысль.
Она указала на скамейку в дальнем углу кладбища:
— Вот сюда. Я здесь обычно рисую.
Эвэ широко распахнула свое пальто на скамье и жестом пригласила сесть. Когда я сел, мы оба в него завернулись.
— Ого! — сказала она.
Я еле осмеливался вздохнуть.
— Что?
— Мы оба в нем помешаемся. Я думала, ты крупнее.
В моей голове ты занимаешь гораздо больше места.
— Прости. Я всегда был маловат для своего…
Она меня поцеловала.
Я закрыл глаза и растворился в этом поцелуе.
Через секунду она отпрянула, и я сказал:
— Ты просто могла бы сказать «заткнись».
— Ты жалуешься, что ли? То есть…
На сей раз я остановил ее.
О боже.
Наши руки блуждали, ее руки направляли мои. Я чувствовал боль, но не ту, что терзала меня в предыдущие недели. Ее рука, двигаясь под моей рубашкой, наткнулась на мою рану, и я прямо-таки заорал ей в ухо.
— Прости. Мне только вчера сняли швы, и это место все еще… э-э… уязвимое.
— Швы?! А что случилось? — Она повернула меня и задрала на мне рубаху. — Господи Иисусе! Что произошло?
Я шевелил губами, но не мог ничего произнести.
— Гриффин! В чем дело? Кто-то ведь сделал это с тобой?
— Ну… да, — признался я.
— Почему? Это ведь от ножа, да?
— Да, — торопливо сказал я. — Он целился в мою почку.
Я встал, заправил рубаху и надел куртку.
— Холодно.
Она запахнула пальто.
— Кто это сделал?
— Я соврал твоим родителям.
Она выглядела сбитой с толку.
— Что? Почему ты не можешь прямо ответить на вопрос? Что это значит, что ты соврал моим родителям?
— Я не живу с родственниками. У меня нет дедушки и бабушки. У меня нет дяди. После того, как моих родителей… как они умерли, я жил у друга в Мехико, потом уже обзавелся собственным жилищем. Жильем в пустыне, о котором я тебе говорил.
— Какое это все имеет отношение к ране у тебя на боку?
Я с силой пнул ворох прошлогодних листьев, пожухлых и скрюченных, так что они разлетелись. Это было ошибкой.
— Ой! — Я заковылял, описывая круги и потирая левый бок. — Я пытаюсь сказать, что не хочу больше врать. Но и сумасшедшим мне тоже не хочется выглядеть в твоих глазах. А большая часть моего рассказа похожа на бред сумасшедшего.
Она подтянула под себя ноги, накрыла полами пальто и обхватила руками.
— Типа чего?
— Люди, которые убили моих родителей, пытаются убить меня. Во время покушения на меня убили моих папу и маму.
Было похоже, что она собирается заплакать.
— Подожди. Я докажу.
И я прыгнул.
Она сейчас закричит и убежит, думал я, сдирая копии газетных статей с фанерной доски в Норе.
И прыгнул обратно.
Она вскочила со скамьи, но не двигалась с места. Рот закрыт рукой. Увидев меня, отшатнулась и резко села обратно, так как ее каменный край ударил ее под коленки.
Я шагнул к ней, она тяжело дышала, и ее глаза расширились. Наконец она отпрянула. И я сразу понял, каково ей было, когда я шарахнулся от нее возле дома в тот момент, когда она пыталась взять меня под руку и случайно задела мою рану. Я подошел очень медленно и положил бумаги на край скамьи, но едва убрал руку, как ветер попытался их разметать, и мне пришлось придержать листки рукой.
— Слушай, сейчас все разлетится, если ты не возьмешь.
Я подвинул бумаги к ней поближе, стараясь держаться на расстоянии.
