зеркальными солнечными очками как у летчика. Темная кожа, но на испанца не похож. Загорелый.
— Простите, что? — первое, что мне наконец удалось произнести.
— Охо-хо! — отозвался незнакомец. — Еще воды?
И протянул мне пластиковую бутылку.
Я взял и начал осторожно потягивать воду, стараясь больше не вдыхать ее.
— Что случилось, малыш?
Я моргнул. Что же случилось? Что-то такое дома, женщина, сказавшая, что она из школьного округа…
Думаю, потом я закричал. Кажется, я дернулся вверх, зашатался, и сознание мое померкло.
Не знаю, сколько прошло времени, но я снова лежал на спине. Кто-то что-то держал надо мной, загораживая от солнца. Это был черный зонт, и я видел солнце, пробивавшееся сквозь черную материю, и спицы в ржавых точках. Худая рука, державшая ручку, была морщинистой. Я проследил взглядом и увидел, что она принадлежит женщине с черными как сажа волосами, коричневой морщинистой кожей и темными как ночь глазами.
Она заметила, что я смотрю ка нее, и сказала что-то по-испански, в сторону. Я начал было подниматься, но какая-то другая рука, не женская, удержала меня и заставила лечь обратно.
— Давай-ка не будем, — это был прежний бородач. — Если, конечно, не хочешь снова потерять сознание. Здесь такая лужа засохшей крови! Я не видел ее сначала — ты лежал сверху, но я бы предложил тебе все-таки оставаться в лежачем положении, ладно?
Я заплакал, сотрясаясь всем телом. Я все вспомнил, каждую деталь, они словно вспыхивали передо мной, как искры, начиная с маминого крика: «Беги!» — и заканчивая лужами крови и глазами, неподвижно смотрящими в никуда.
Наверное, я снова потерял сознание.
А когда пришел в себя, направление потока света изменилось — солнце сдвинулось на полнеба ниже, начался ветер. Вместо зонта я лежал теперь под натянутым надо мной синим брезентом, мягко колеблющимся от легкого ветра. Чистый пластиковый пакет, наполовину наполненный водой, крутился вверху и покачивался в такт колыханиям брезента. Из пакета тянулась трубочка, и я рассматривал ее несколько минут, пока до меня не дошло, что она тянется к моей руке.
Раздался хруст шагов по гравию, затем освещение опять немного изменилось, потому что кто-то засунул голову в мое укрытие.
— Проснулся? — это была та самая женщина, что держала зонт. Она вглядывалась в мое лицо, стараясь определить, понимаю ли я ее, потом спросила: — Ты окей?
— Окей? Да, ой, si! Я не говорю по-испански.
— Окей. Хорошо. Окей. — Она указала на пластиковую бутылку, лежавшую рядом со мной, почти полную. Дальше изобразила, что подносит бутылку к губам. — Окей?
— Да. То есть окей.
Я попытался сесть, но она покачала головой.
— Нет. Лежи спокойненько. Отдыхай.
Я откинулся назад. Голова кружилась даже от легкой попытки сесть. На бедре я обнаружил кучу марли и бинтов. На лбу повязка была поменьше, и закреплялась она на затылке, в волосах; бинт стягивал голову, причиняя боль при прикосновении. Оказалось, что я лежу не на земле, а на носилках, похожих на раскладушку из мягкого материала. Поворачивая, но не поднимая голову, я смог разглядеть, что нахожусь уже не в овраге, а на какой-то возвышенности, и на несколько миль вокруг расстилается пустыня и низкие холмы.
Они переместили меня.
Перевезли? Перенесли?
Я снова попытался думать о прошлой ночи, но ничего не получалось, я завяз, и голова просто перестала работать. Сознания я не терял, но попытка думать, глядя в потолок, не удавалась: оно очень скоро угасало. Мозги словно тоже были стянуты марлей — белой, спутанной, а сквозь нее мысли не пробивались.
Я услышал чей-то крик снаружи:
— Эй, Консуэло! Нужна твоя помощь.
Женщина, сидящая рядом, снова потрепала меня по плечу и вынырнула из-под брезента.
Я услышал, как она ускорила шаг, почти побежала. Через минуту звуки шагов вернулись, эти шаги принадлежали нескольким людям, которые при этом еще кого-то или что-то тащили. Затем бородач и Консуэло привели с собой мужчину, поддерживая его с обеих сторон. Его лицо распухло, было залито кровью, хоть он и пытался двигаться сам, был беспомощен как дитя.
Бородач взглянул на меня внимательно и спросил:
— Эй, кореш, как думаешь, сможешь слезть с носилок? Мы привели тут кое-кого, кому они нужнее.
Я моргнул и осторожно сел. Перевязь на бедре натянулась, и голова слегка поплыла, однако в глазах не потемнело, как прежде. Я слез с носилок, освобождая их вновь прибывшему, затем подвинул их поближе и держал, пока его укладывали.
Они действовали, обмениваясь быстрыми и короткими репликами по-испански, из которых я понял только слово «бандитос». Консуэло вытирала кровь с лица мужчины, а бородач вешал еще одну капельницу на то же приспособление, что поддерживало мою. Он протер место на внутренней части локтя мужчины одноразовой салфеткой из распечатанного пакета и ввел под кожу иглу.
Я сморщился и отвернулся. А когда снова посмотрел, игла была присоединена к трубочке, свисающей из пластикового пакета. Ветер на минуту улегся, затем взметнулся с новой силой, и принес запах, который распространялся от раненого. От него несло ужасно, как от бездомных в Бальбоа-парке — застарелым потом и мочой.
— Ой, мне надо… в туалет. — Мой голос звучал как скрежет, но слова слышались отчетливо.
Бородач в это время надевал пенопластовый воротник на шею мужчины на носилках, но вскинул голову.
— Правда? Это хороший знак.
Он подошел и ущипнул меня за тыльную сторону руки.
Я отдернул ее:
— Ой!
Он покачал головой, посмеиваясь.
— Ущипни сам тыльную сторону руки и отпусти. Посмотрим, что получится.
— Зачем?
— У тебя обезвоживание. Чем дольше кожа остается собранной, тем сильнее ты обезвожен.
— Ох!
Я вытянул руку, ладонью вниз, и сделал, как он сказал. Кожа вернулась в исходное состояние довольно быстро.
— Посиди, — велел он.
Я замер, а бородач отвернул часть бинта, прижимавшего иглу на сгибе руки, затем выдернул ее одним быстрым, четким движением. Я почувствовал дергающую боль и увидел красную точку, налившуюся кровью. Он протянул мне антисептическую салфетку.
— Зажми этим руку, держи выше. Пока писаешь, можешь согнуть руку вот так.
Он приложил палец к внутренней части своего локтя и согнул руку, прижимая палец, показывая, как надо действовать.
— А где тут… туалет?
Он засмеялся.
— Выбери себе камень какой-нибудь.
Я осторожно выполз из-под навеса. Голова закружилась, и я на минуту согнулся, немного постоял так, но уже через мгновение смог выпрямиться.
Между двумя валунами стоял битый полноприводный пикап, такой пыльный, что определить его цвет было затруднительно. В кузове находились здоровенный бинокль и видавший виды бело-оранжевый
