Только через неделю Дворжак и Новотный отбыли в Уорчестер. Праздник был грандиозным, и в центре его программы — «Stabat mater» Дворжака, прозвучавшая под сводами величественного древнего собора, и его же ре-мажорная симфония, исполненная в вечернем концерте в Паблик-холле. Затем пошли банкет за банкетом. Сын мясника из Нелагозевеса скользит по зеркальным паркетам дворцов, выслушивает восторги дам, комплименты. В его приемной толпятся делегации. Городские власти во главе с бургомистром и лично лорд Кэмптон благодарят его за участие в уорчестерском празднике. В книжных магазинах портреты его нарасхват. «Всюду, где я появляюсь, на улицах, в домах или магазинах, куда я прихожу что- нибудь купить, все бросаются ко мне, чтобы получить автограф», — не без гордости сообщал Дворжак жене.
Приподнятое настроение наполняет Дворжака новыми музыкальными мыслями. Мелодии просятся на бумагу. Дворжак, урывая минутки, пишет фортепианные пьесы («Думка», Фуриант и Юмореска), которые вскоре же были напечатаны в виде приложения к английскому журналу. Но, конечно, светский вихрь, закруживший Дворжака в Англии, не давал ему как следует сосредоточиться. Гораздо лучше работалось дома, среди дивной природы Высокой.
Вернувшись домой, Дворжак жаловался Зимроку, что устал, что не чувствует вдохновения, а тем временем сочинял балладу «Свадебные рубашки», получившую потом известность на Западе под названием «Невеста призрака». «Думаю (и Вы увидите, я не ошибаюсь), что это произведение во всех отношениях превосходит все мои произведения, не исключая «Stabat», — писал композитор Гёблу.
Когда эта баллада для солирующих сопрано, тенора (девушка и призрак) и баритона, хора и оркестра была закончена, Дворжак отослал один экземпляр рукописи Литлтону, а второй отдал хоровому обществу в Пльзни, где она вскоре прозвучала в первый раз. Затем балладу исполнили верные поклонники Дворжака — мораване в Оломоуце, спеша опередить англичан.
Дворжак тем временем сочинял новую симфонию, которой рассчитывал продирижировать в Англии и которую решил посвятить Лондонскому филармоническому обществу в благодарность за избрание его почетным членом.
Совсем незадолго перед тем Дворжак познакомился с Третьей симфонией Брамса. Это было в Вене. Дворжак приехал к Брамсу, попросил его показать свое новое сочинение, и тот сыграл его, после чего Дворжак писал Зимроку: «…Это произведение превосходит обе его первые симфонии если, может быть, не величием и могучей концепцией, то, бесспорно, — красотой!». Кроме великолепных мелодий, Дворжака поразила стройность симфонии и ее тщательная отделка. Действительно, там не было ни одной лишней ноты. Неужели он, Дворжак, не может создать нечто такое же красивое и безупречное по мастерству?
Работая над симфонией, Дворжак все время как бы примерялся к Брамсу, и это принесло пользу. Язык этого произведения получился строгим, лаконичным. Возможности каждого инструмента максимально использованы. Их партии получились у Дворжака, как говорил Яначек, песенно насыщенными. Партитура вышла полнозвучная, красочная. И в то же время состав оркестра очень небольшой: из ударных только литавры, тубы совсем нет, струнный квинтет, по два деревянных духовых, четыре валторны, две трубы и три тромбона, да и те в скерцо молчат.
Что касается интонационной основы, она истинно чешская, хотя симфония писалась с мыслью об Англии и англичанах. Сочинение это не имеет программы, но ключ к пониманию ее образов обнаруживается легко: это тема его «Гуситской» увертюры, которую Дворжак включил в первую часть симфонии и в финал и которая перекликается с пронизывающими всю симфонию «мятежными» интонациями гуситских гимнов, так бережно в свое время собранными и сбереженными канторами. От этого обилия «мятежных», героических интонаций, столь характерных для гимнической песенности эпохи гуситов, произведение звучит страстно и несколько сумрачно. Лирические отступления, создающие образы чешской природы, лишь оттеняют драматическую напряженность различных картин борьбы, исход которой возвещает финал симфонии — развернутая кульминация «гуситской» темы, воспринимаемая как возвышенный гимн родине, почитаемой композитором.
Сочиняя эту седьмую по счету, так называемую «большую» ре-минорную симфонию (в отличие от ре-минорной симфонии, сочиненной в 1874 году), op. 70, изданную потом у Зимрока под номером вторым, Дворжак, как всегда за работой, чувствовал себя счастливым и радостным. Отмечая свое приподнятое состояние, он заверял Гёбла, что это потому, что лозунг его всегда был и останется: «Бог, Любовь, Родина!».
Как только были расписаны голоса симфонии, Дворжак с грузом нот отправился в Англию, пригласив с собой в эту поездку Вацлава Зубатого, теперь уже доктора философии и профессора Карлова университета, однако по-прежнему старательно делавшего клавирные переложения его новых произведений.
До намеченного в Лондоне концерта оставалось еще много времени, и друзья задержались в Брюсселе, чтобы осмотреть собрание голландской живописи. Потом в Лондоне они много часов проводили в Национальной картинной галерее. Дворжак с интересом погружался в мир мало ему знакомого искусства, но и к живописи он подходил с привычными для него музыкальными критериями. Задержавшись у «Мадонны» Рафаэля он как-то сказал Зубатому:
— Видите, это — Моцарт. Человеческая фигура, складки платья, пейзаж за троном — все красиво и удивительно скомпоновано. А в Брюсселе, та огромная картина Брейгеля, перед которой человек чувствует себя маленьким и ничтожным, — это Бетховен.
Жил Дворжак, конечно, опять у Литлтона. Старый издатель, в типографии которого уже гравировалась баллада «Свадебные рубашки», и его сын Альфред и не мыслили себе иного и просили Дворжака и впредь рассматривать их дом как свой. Они были очень предупредительны. В свободное от репетиций и выступления время, а такого на этот раз у Дворжака было много, так как на протяжении месяца он должен был дать только три концерта, Литлтоны старались развлекать своего гостя. Они устраивали для него экскурсии в старинные дворцы и аббатства, зная его страсть к птицам, возили в зоологический парк; а потом — парадные обеды в ресторанах или приемы на вилле в Сиденхэйм. Дворжак наслаждался роскошью, дружеским вниманием и неизменным успехом, сопровождавшим все его появления на эстраде.
22 апреля 1885 года в Сент-Джеймс-холле впервые прозвучала ре-минорная симфония. «Англичане и на этот раз встретили меня так же сердечно и пышно, как и ранее, — писал Дворжак. — Симфония понравилась чрезвычайно, и я думаю, что во время последующих исполнений будет нравиться все больше и больше». В программе второго выступления Дворжака был фортепианный концерт, а в третьем — «Гимн» («Наследники Белой горы»), срочно напечатанный Литлтоном и принятый англичанами, пожалуй, даже лучше, чем симфония.
Спустя четыре месяца Дворжак снова стоял за дирижерским пультом перед англичанами. Это было в Бирмингеме. Оркестр и хор в пятьсот голосов исполнили его сказочно-романтическую балладу «Невеста призрака» («Свадебные рубашки»). Для фестиваля в Лидсе Дворжак решил написать новое произведение.
Многократные и длительные поездки Дворжака в Англию и вести о том, что он разрешил там напечатать «Гимн», фортепианные пьесы и балладу «Свадебные рубашки», очень взволновали Зимрока. Он считал композитора как бы своей собственностью. Заставив его несколько лет назад подписать соглашение о праве первого издания, он постоянно выражал неудовольствие тем, что Дворжак сочиняет преимущественно крупные симфонические, вокальные и инструментальные произведения, настойчиво требовал фортепианных пьес, танцев, песен, скупился на гонорар, полагая, что он хозяин положения. Но Дворжак был совсем не тот человек; которого мог провести хитрый коммерсант.
Получив еще в Англии от Зймрока разгневанное письмо, он постарался его умилостивить, пообещав не откладывая приступить к работе над вторым циклом «Славянских танцев». А так как эти танцы станут, бесспорно, золотой жилой для издательства, гонорар за ре-минорную симфонию, которую он все-таки не оставил Литлтону, а привез Зимроку, следует удвоить. То есть вместо трех тысяч марок он требовал шесть. Зимрок сдался, обрадованный обещанием композитора сочинить новые «Славянские танцы». Но ему еще долго пришлось ожидать эти пьесы. Увлеченный сочинением новой оратории (ведь фестиваль приближался), Дворжак откладывал исполнение своего обещания. На упреки Зимрока он сердито замечал, что тот, вероятно, представляет себе процесс сочинения слишком легким, а он без вдохновения писать не может. Когда же через год безутешный Зимрок, узнав о том, что Дворжак продал Литлтону только что
