на бога, в которого Алексей не верил, и искать поддержки у духа Чаки, в которого он тем более не верил, хотя и регулярно изливал ему душу в камере.
В какой-то момент накатила жуткая слабость, показалось, что умирает и думает об этом почему-то по-немецки: «Ich sterbe?»
Это рассмешило и вернуло к жизни. Когда же он начал становиться «немцем»? Ну конечно, в школе. Немецкость Алексея Козлова началась с легендарного Зельмана Шмулевича Щерцовского, худющего парня с длинным лицом и пронзительными еврейскими глазами.
В 1939 году, когда Польшу оккупировала Германия, подросток Щерцовский переплыл пограничную реку Буг и благодаря этому остался в живых. Его отец погиб в Бухенвальде, мать — в Освенциме, старший брат — в Ченстоховском концлагере. Сестры тоже прошли через немецкие лагеря смерти, чудом остались живы и впоследствии оказались в Канаде.
Как непонятно откуда появившегося иностранного подданного, вылезшего на берег Буга, Щерцовского посадили в теплушку и ровно к Новому году привезли на станцию Сиуч Вологодской области, где его ждали лесозаготовки. Несмотря на ужасы этой работы, щупленький Зельман Шмулевич выбился в стахановцы и вскоре был отправлен в Вологду на поселение.
Как выпускник гимназии, он владел немецким, английским и французским, латынью, греческим и древнегреческим. Как еврей — ивритом и идишем. Ну а по месту проживания говорил по-польски и на ходу учил русский, осваивая разницу между «стахановцем» и «стаканом».
Хотел пойти в армию добровольцем, но в военкомате иностранцу отказали и не могли придумать, что делать с его активностью. Потом придумали — на год призвали в тыловую нестроевую часть, а оттуда направили учителем в самую маленькую сельскую школу в самом дальнем углу Вологодского района.
И тут начались чудеса. Проверяющие инспекторы удивлялись — дети у юного учителя залопотали по-немецки лучше, чем по всей Вологодчине. Тогда Зельмана Шмулевича и перевели на работу в Вологду, в школу для мальчиков номер один, где учился Алексей, и поселили в общежитии без всяких удобств.
Потом Щерцовский заочно закончил с отличием факультет немецкого языка Горьковского института и факультет английского Вологодского пединститута, хотя и без того знал оба языка в совершенстве.
На первом уроке немецкого мальчишки посмотрели на молодого учителя с ненавистью. Особенно те, у кого погибли отцы. И самый смелый предупредил:
— Мы не будем учить «фашистский язык»!
— Бэздельники! Зеленого понятия не имеете! Марш на место и за работу! Не то всем выставлю жирные эдиницы! — пригрозил Щерцовский. — Поднэмите руки, кто считает гэроя-полярника Отто Юльевича Шмидта фашистом?
Мальчишки затихли. И началось! По-русски Зельман Шмулевич говорил еле-еле и любимое слово «бэздельник» употреблял к месту и не к месту. Как же он их нагружал и гонял, как наказывал за лень и списывание! А главное, почти не разговаривал в классе на русском.
Но и этого ему казалось мало. Неугомонный Зельман Шмулевич создал хор мальчиков, поющих на немецком, и хор мальчиков, поющих на английском. А потом заставил учеников выпускать стенгазету на немецком и на английском. Такого в Вологде не было сроду.
Алексей вспомнил, как к концу десятого класса пришел к Щерцовскому, который был ненамного старше его, постучал в окно:
— Здравствуйте, Зельман Шмулевич!
— А, это ты, бэздельник? — в своей обычной манере откликнулся учитель, выглянув в окно.
— Зельман Шмулевич, хотел с вами посоветоваться, только не смейтесь, пожалуйста, — потупившись, попросил Алексей, глядя на носки своих сношенных ботинок.
— Совэтуйся! — кивнул Шерцовский.
— У меня пятерки по физике и математике, но я их ненавижу.
— И правильно дэлаешь, Козлов! — подмигнул ему учитель. — У меня скоро уроки второй смэны, проводишь меня до школы, поговорим по дороге.
Они шли по пыльной летней улице.
— Зельман Шмулевич, я нашел в газете объявление, Институт международных отношений объявляет прием студентов, — смущенно продолжил Алексей. — Может, попробовать подать туда документы? Стать дипломатом или еще каким-нибудь международником?
— Дэпломатом? Мэждународником? — Щерцовский даже остановился от неожиданности. — Ты начитался книжек про шпионов, бэздельник?
— Но вы сами говорили, что я чешу по-немецки, как настоящий немец, — напомнил Алексей. — Вы же меня заставляли читать Гете и Шиллера в подлиннике!
— Слушай, Козлов, а ведь ты прав! Поезжай в Москву и нэмэдленно поступай! — неожиданно согласился Щерцовский. — А пока будешь ходить ко мне по вэчерам, я подготовлю тебя к экзаменам. Станешь дэпломатом, поедешь за границу, а я буду тобой гордиться! У тебя получится, ты ведь упрямый как баран!
— Зельман Шмулевич, я подумал, мне ведь даже не надо сдавать экзамены — у меня ведь серебряная медаль. Я просто прочитаю Шиллера по памяти! — похвастался Алексей.
— А сколько раз я ставил тебе единицы, бэздельник?
— Но я же их исправлял! Зельман Шмулевич, дед подарил мне для экзаменов галстук. У меня есть костюм и темно-синяя рубашка. Только нет чемодана…
— Чэмодан, Козлов, это не главное! У меня тоже нет чэмодана, а то бы я тебе дал! Когда в тридцать дэвятом немцы вошли в Польшу, я переплыл Буг бэз галстука, бэз костюма и даже бэз чэмодана! — напомнил Щерцовский. — И как видишь, это оказалось не важным для того, чтобы заниматься любимым делом!
— Как вы думаете, можно вместо чемодана взять деревянный сундук с висячим замком? — уточнил Алексей.
— Это прэкрасная идея! Из сундука с замком по крайней мэре ничего не сопрут!
— Зельман Шмулевич, а как найти Институт международных отношений?
— Послушай, бэздельник, я же никогда не был в Москве. Но ты сойдешь с поезда и спросишь у людей, они покажут! Они же там знают!
Алексей вспомнил, как приехал в Москву на Ярославский вокзал с тем самым деревянным сундуком, в том самом подаренном дедом галстуке и выглаженном бабушкой костюме. Чучело чучелом.
Подошел к справочному бюро вокзала, получил адрес Института международных отношений на улице Метростроевской и поехал туда на метро. Метро его потрясло, да, собственно, все в Москве потрясло его после Вологды.
Он нашел институт, около входа в приемную комиссию толпились хорошо одетые, нагловатые парни. Алексей спросил, где подают документы. Его обступили и начали хохотать. Спросили, откуда он такой.
Ответил, что из Вологды. И в ответ на это сказали, что он, наверное, заблудился. И что с таким деревянным сундуком лучше поступать в Тимирязовскую академию на агронома, а не соваться в дипломаты. Алексей вспыхнул, но промолчал, втянул голову в плечи и прошел сквозь толпу внутрь.
В приемной комиссии были вежливы, предложили заполнить анкету. Предупредили, что, несмотря на наличие серебряной медали, придется сдавать иностранный язык на общих основаниях. А без конкурса идут только ребята, которые прошли войну.
Как-то устроился на ночлег, оставил сундук и поехал гулять по Красной площади. Задирал голову на кремлевские звезды и чувствовал себя, словно вошедшим внутрь поздравительной открытки.
В день экзамена очень волновался, пока ждал очереди. Выходили те самые одетые с иголочки московские парни, кто с двойкой, кто с тройкой. Зашел и вытащил билет, в нем было задание рассказать о пантере. С его немецким это было проще простого.
