Ведь так подходить, называть «на вы», знать столько информации о памятнике, панибратски говорить о товарище Сталине и Хрущеве, курить трубку, да еще восхвалять империалистическую Францию, может только шпион! Алексей решил понаблюдать за ним до конца.
В младших классах они учили стихотворение Долматовского «Коричневая пуговка», и все школьное детство Козлова дразнили строчками из него.
Юный Алексей злился на дразнилки, но так или иначе они сформировали в нем привычку не ротозействовать а постоянно анализировать поведение незнакомых людей чтобы обнаружить шпиона, как его тезка у Долматовского. Тем более что страна была глубоко поражена шпиономанией.
Они остановились у телеграфа, Илья Григорьевич повернулся к памятнику Долгорукому и задумчиво сказал:
— Представляете, площадь меняла название вслед за памятником. И была то Тверской, то Скобелевской, то Советской… Я очень люблю эту улицу, но до сих пор не привыкну к ее новому лицу. У сталинской реконструкции был гигантский аппетит, она не только раздвинула дома, но и проглотила гостиницу «Дрезден».
Алексей не понял, что «раздвинутые дома» означают жуткий проект расширения главной улицы страны, когда заключенные растаскивали многотонные дома на нынешнюю ширину.
— Как я любил «Дрезден» до эмиграции, — вздохнул Илья Григорьевич, и Алексей понял, что шпион, наконец, проговорился. — В ней останавливались Тургенев, Некрасов, Островский. Чехов здесь встречался с Горьким и Станиславским. Суриков прожил последний год жизни… Зайдите как-нибудь в здание Главмосстроя. Там еще можно найти остатки великолепия «Дрездена».
— Обязательно зайду, — вежливо согласился Алексей, чтобы не спугнуть шпиона.
Они вошли в Главпочтамт, подошли к свободному окошку, незнакомец достал из внутреннего кармана пиджака открытку и протянул девушке со смешными косичками, отправлявшей корреспонденцию.
Девушка покраснела в ответ, взяла открытку и сказала:
— Здравствуйте, Илья Григорьевич! Вы опять адрес забыли написать.
— Здравствуйте, Катенька! Извините. — Он достал маленькую записную книжку в дорогом кожаном переплете и пожаловался Алексею: — Каждый раз одно и то же. У меня два любимых немца, и оба Отто Шмидты, представляете? Один — отец моей первой жены. А второй — знаменитый ученый и полярник. Хотел на скамейке переписать адрес из книжки, заболтался с вами и забыл.
— Вы знаете Отто Юльевича Шмидта? — окаменел Алексей, ведь знакомый Отто Юльевича никак не мог быть шпионом. — Это мой идеал! Я собираю марки, у меня есть очень ценная марка 1935 года. Кстати, те же самые пять и три, только в обратном порядке. На ней справа портрет Отто Юльевича, а слева вся экспедиция среди льдов! А еще у нас на улице была девочка по имени Оттоюшминальда! За ней все мальчишки ее возраста бегали!
— Как? — переспросил Илья Григорьевич.
— Оттоюшминальда — это значит «Отто Юльевич Шмидт на льдине»!
— Бедная девочка… — вздохнул он и покачал головой.
— Какая же она бедная? Я бы тоже хотел носить имя, похожее на имя Отто Юльевича Шмидта! — задохнулся Алексей.
— Зачем? Ваше имя ничем не хуже.
Они отправили корреспонденцию и вышли на улицу.
— А как пройти к памятнику Пушкину? — спросил Козлов.
— Пойдете по этой стороне, не переходя улицу, и все время поглядывайте наверх, пока не увидите скульптуру балерины наверху. Это знаменитый дом «под юбкой». Про него есть стишки: «Над головою у поэта воздвигли даму из балета — так говорят. Многая лета!»
— «Под юбкой»? — фыркнул Алексей.
— Точнее, «под пачкой» Лепешинской любимой… — Илья Григорьевич сделал паузу и хитренько усмехнулся, — балерины товарища Сталина. Было очень приятно познакомиться. Уверен, что однажды обязательно прочитаю в газетах о ваших успехах!
Он пожал обалдевшему Алексею руку, быстро зашагал в сторону Кремля и скрылся в толпе. А со ступенек телеграфа сбежала та самая девушка Катя со смешными косичками, что принимала письмо и открытку. В руках у нее был газетный сверток.
— У меня к тебе просьба, — смущенно сказала она. — Подпиши у него, пожалуйста! Он живет в доме восемь, часто к нам заходит, но я смущаюсь попросить автограф.
Она развернула газету и достала оттуда майский номер журнала «Новый мир».
— Что подписать? — не понял Алексей.
— Автограф на его «Оттепель»! Ты что, не читал «Оттепель»? — изумилась она.
И Алексей изо всех сил хлопнул себя по лбу. Потому что только теперь понял, почему человек с трубкой показался таким знакомым. Он сто раз видел его фотографии в газетах, но представить себе не мог, что к нему посреди улицы подойдет сам Эренбург!
Алексею дали вылежаться три дня, в какой-то момент даже выключили женские крики в динамике. Понятное дело, им нужна была информация, а не труп. На третий день ссадины на затылке и руках затянулись коркой. Голова кружилась, но Алексей смог дойти до двери, съесть баланды с лепешкой и выпить воды.
Через полчаса после этого повели на допрос в подвал. Посадили, не снимая наручников, на обычный стул. Стула с выгнутой спинкой в комнате не было. По глазам охранников Алексей понял, как жутко выглядит в синяках и ссадинах.
Вошел Глой вместе с незнакомым мужчиной в штатском, скороговоркой сказал:
