Пил-
кин. — Живых их было втрое больше, и в пораженных такой же перевес выдержали.
— Может, и так положено, но мы их порядком положили, — обыграл слова мичман Фесун. — У англичан адмирала не стало. Чего только он один стоит! И корабли изрядно потрепаны. Позорники эти чужеземцы, да и только!
Губернатор и офицеры были уверены, что обозленный неудачей неприятель предпримет теперь более яростный штурм города. А как же иначе? Пусть мал российский порт, но битва за него — престиж воюющих стран.
— А это кто? — подал голос Пилкин.
От порохового погреба к группе офицеров, окруживших губернатора, пьяной походкой шел человек в рваной, обляпанной грязью одежде. Выделывая ногами кренделя, он искал кого-то глазами. Худой и обросший, с впалыми щеками, человек остановился против губернатора и, качаясь, приложил руку к козырьку офицерской фуражки.
— Ваше превосход…во! — хрипло проговорил он. — Выполняя приказ…
— Стиценков! — выкрикнул кто-то.
Это был он. Капитан-лейтенант вытащил из-под кителя большой мокрый пакет с сургучными печатями и дрожащими руками протянул губернатору.
— Откуда вы? — удивленно спросил Завойко.
— Из Усть-Большерецка… Прибыл на шхуне «Восток»… «Аврору» велено — в Де-Кастри…
Ноги капитан-лейтенанта подкосились, и он рухнул на землю, перевернувшись на спину, закрыл глаза.
— Не трогайте его, — приостановил Завойко встрепенувшихся офицеров. — Спит. Человек проделал пешком три сотни верст и, похоже, без продыха… Подать носилки! Пусть отнесут господина офицера домой.
Василий Степанович вскрыл конверт. Прочитав послание, покачал головой.
— Удивительная прозорливость! — произнес он. — Господа, губернатор Восточной Сибири еще раз предупреждает нас о возможности нападения чужеземцев на Петропавловск. Приказывает усиленно готовить порт к обороне.
Офицеры кто улыбнулся, кто покачал головой: им нравился Муравьев — прозорливый и действенный человек.
Петропавловцы, распределив раненых по лазаретам, уложив покойников в ряды недалеко от порохового погреба, разошлись по боевым постам. Им было приказано
расклепать орудия, привести в готовность разрушенные батареи. Командиры делали все, чтобы их люди набирались духовных и физических сил для отражения еще одного вражеского натиска, самого жесткого и, видимо, последнего.
Всю ночь на приозерной площади выли собаки.
МЕРТВЫЕ СРАМУ НЕ ИМУТ…
По поведению неприятеля петропавловцы поняли, что
25 августа решающего штурма порта не будет. Во второй половине вчерашнего дня и ночью от вражеского стана не отделилось ни одно судно, не было большого движения и на кораблях. Оживленная работа началась с утра. Почти одновременно накренились на правые борта «Форт» и «Пайке», притопил нос «Президент», поднял корму «Обли-гадо», мухами облепили матросы грот-мачту на «Эври-дике». До берега доносились глухие удары кувалд о железо, дробное звяканье молотков, стук топоров, визжанье пил. На всех судах латали пробоины, распутывали такелаж, шла конопатная работа.
Немало забот было и у петропавловцев. Артиллеристы на открытых батареях расчищали завалы, всюду приводили в боевую готовность поврежденные пушки, на Сигнальном мысе и на перешейке устанавливали мощные орудия, дополнительно снятые с «Авроры». В нелегкий труд на батареях включились все — солдаты, моряки, волонтеры. Как могли, помогали им женщины и подростки. Тушильную команду, не очень обремененную во время сражения — сильных пожаров в городе не было, — отрядили на рытье двух братских могил: одну для погребения своих воинов, другую — англичан и французов.
По заведенному в порту обычаю, офицеры гарнизона обедали в доме губернатора. Так было до нападения неприятели па Петропавловск. После эвакуации из города семьи Василий Степанович распорядился подготовить под офицерскую столовую помещение купальни, расположенное рядом с Кошечной косой. Несколько дней обеды, похожие на военные советы, проходилп там. Однако 24 августа в новую столовую влетела конгрева ракета. Деревянное строение, превратясь в руины, сгорело. К счастью, в нем в это время не было даже вестовых. Не отступая от прежнего обычая непременно офицерам обедать за общим
столом, Завойко велел отвести под столовую помещение в губернской канцелярии, именуемой в городе с некоторых пор адмиралтейством. Ответственным за торжественный обед в честь вчерашней триумфальной победы он назначил правителя канцелярии Аполлона Давыдовича Лохвицкого, который в минувшее сражение командовал полевой пушкой. Исполнительный и добросовестный чиновник уважал и побаивался губернатора. Он познал его строгость и требовательность с первого знакомства. Как-то Василий Степанович, полистав в канцелярии толстую папку, сделал вывод: «В вашем заведовании нет никакой четкости, сплошная запутанность, бессистемность… С хаосом и неразберихой в документах будем считать, что с сего дня покончили…» Новый губернатор не дал Лохвицкому в оправдание открыть рта. Генерал сразу же подавил своей волей и высоким положением робкого перед начальством чиновника. Тогда управляющий канцелярией всеми фибрами души возненавидел не в меру, как ему казалось, взыскательного генерала. Но прошло время, и Аполлон Давыдович сменил мнение о губернаторе. Что плохого сделал ему Василий Степанович? Потребовал, чтобы в канцелярии лучше велась работа. И правильно поступил. Только от попустительства бывшего начальника Камчатки в ней чиновники работали спустя рукава. Теперь же Аполлону Давыдовичу самому нравится, как поставлено у него канцелярское дело. Что ни спросит губернатор, какой цифрой ни поинтересуется, — пожалуйста, все данные, как на ладони. Кому это не приятно? Давно уже не ругает Завойко Лохвицкого. И не потому, что между их женами завязались приятельские отношения; просто-напросто губернская канцелярия стала тем зеркалом, какое не искажает действительного изображения. Нельзя при таком губернаторе плохо выполнять свои обязанности — не допустит! Василий Степанович не изменился со временем. Он по-прежнему требует неукоснительного выполнения своих распоряжений, кого бы они ни коснулись. В этом, может, и есть положительное качество, сила правителя Камчатки. Сделай он послабление, убавь внимание, и любое заведование на полуострове может быть захламлено и запущено так же, как когда-то было с главной канцелярией. Не все понимают губернатора, по-разному к нему относятся офицеры и чиновники, гарнизонные дамы и женщины города. Но ведь и он не солнышко, всех не обогреет. Можно объяснить, почему Завойко именно
так, а не по-другому относится к тому или иному человеку. Однако Аполлону Давыдовичу, наверное, никогда не догадаться, отчего так резко обострились отношения Василия Степановича со своим помощником Александром Павловичем Арбузовым. Неприязнь друг к другу генерала и капитана 1 ранга в самое трудное для петропавловцев время людям порта не понять. А сами-то, Завойко и Арбузов, интересно, как расценивают свои поступки? Баранами уперлись лбами. Такое упрямство пользы никому не принесет. Аполлон Давыдович исподволь за ними наблюдает. Губернатор, отрешив помощника от всех должностей, на днях сделал уступку — позволил Арбузову вернуться во флотский экипаж, однако недовольства к нему не убавил. Вот и сегодня Василий Степанович, распорядившись организовать торжественный обед, не сказал, кого конкретно на него пригласить. А как в этом случае поступить Аполлону Давыдовичу — позвать Арбузова или в суматохе дел «забыть» обратиться лично к нему? На нескольких обедах Александр Павлович не присутствовал и никто не спросил — почему. Но сегодня, 25 августа, губернатор подчеркнул, что сбор офицеров будет необычным — траурное поминание погибших и торжество по случаю вчерашней знаменательной победы. «Приглашу господина Арбузова персонально, — решил Аполлон Давыдович. — В такой день и Василий Степанович сделает вид, что так оно и должно быть…»
