Тема богов?! Изволили прогневаться?! Сейчас изобразим!..
Здесь и придумывать не нужно было. Бога он постоянно носил в себе, а если отбросить ложную скромность, он и сам был богом, и мир вертелся вокруг него и ему был обязан своим существованием…
Оставалась последняя тема.
Титан. Некто мускулистый, с греческим профилем, способный на альтруистический поступок во всей его внешней мощи и внутренней красоте…
Скрябин просидел до позднего вечера, но более не издал ни единого звука. Образ не рождался. Расплывчатый и смутный, он колыхался где-то в подсознании и не желал подчиняться своему творцу. Требовался толчок, зрительное изображение, может быть, живая фигура,
Великий Композитор стремительно раскрутился на стульчике, подбежал к окну, выскочил на балкон.
Прямой и мощный, не кланяясь дождю и ветру, с огромной хозяйственной сумкой, по переулку шествовал Георгий Валентинович Плеханов.
— Георгий Валентинович! — захлебываясь на ветру, отчаянно закричал Скрябин. — Зайдите!
Великий Мыслитель остановился, поставил сумку, приложил сложенные рупором ладони ко рту.
— Вроде бы, неудобно! — рявкнул он. — Время позднее! Люди спят!
— Очень нужно! — до предела напряг диафрагму Скрябин. — Прошу вас! Пожалуйста!
Он бросился открывать. Плеханов вошел, отряхнулся, бросил в угол суконную куртку, стянул сапоги, размотал портянки.
— Как это вы не боитесь… в такую погоду? — невольно любуясь могучей фигурой гостя, спросил Александр Николаевич.
— А чего мне сделается?! — белозубо расхохотался Великий Мыслитель. — Вот зима наступит, я в прорубь полезу!
— Однако, вам надо переодеться, — с неожиданной твердостью произнес Великий Композитор. — Нельзя в мокром! — Он взял титана за руку и потянул в комнаты. — Не смущайтесь, Татьяна у подруги. Скидывайте с себя все, давайте, давайте, я просушу на печи… замотайтесь в это…
Скрябин протянул Плеханову что-то белое и тут же вышел с насквозь промокшими панталонами и манишкой.
Оставшись один, Плеханов пожал плечами и долго разглядывал какие-то лоскуты.
— Готовы? — Великий Композитор нетерпеливо стукнул по филенке.
Плеханов, конфузливо ежась, появился в дверном проеме. На нем была лишь красиво пригнанная набедренная повязка.
— Потрясающе! — Скрябин даже захлопал в ладоши.
— Однако… не понимаю, решительно не понимаю вас, Александр Николаевич…
Великий Композитор с треском раскрыл карты.
— Буду с вас писать Прометея, уж не обессудьте!
Пользуясь замешательством гостя, он подвел его к пылающему камину, поставил в нужную для творческого процесса позу и кинулся к роялю.
Опомнившийся Плеханов хотел было запротестовать, но первые же аккорды, сумбурные, трепетные и страстные, заставили его буквально прирасти к месту.
Великий Композитор смотрел на лепной торс, слегка откинутую кудрявую голову — он видел благородное лицо, подсвеченное беспрестанной работой бьющейся живой мысли, раскинутые и как бы прикованные к скале мускулистые, покрытые жестким курчавым волосом руки и ноги, а пальцы сами скользили по клавиатуре, и образ зрительный сам собой перерастал в образ музыкальный.
Минут через двадцать с Прометеем было покончено.
Великий Композитор бессильно опустил провисшие ладони, Георгию Валентиновичу позволено было завернуться в одеяло.
В буфете нашлось полбутылки лафиту, немного сухих печений, итальянская шоколадная конфета с изображением Карло Гоцци.
Молча, думая об одном и том же, мужчины пригубили вино.
— Интересно, — не выдержал Великий Композитор, — а будут ли когда-нибудь конфеты «Скрябин»?
— Непременно будут! — горячо заговорил Великий Мыслитель. — И уверяю вас — вкуснейшие, на чистом шоколаде, с какой-нибудь клюквочкой или мармеладиком внутри… пальчики оближешь… а вот «Плехановских» даже карамелек, думаю, не выпустят!
Скрябин дотронулся ладошкой до могучей длани гостя.
— Это вы зря! — Он посмотрел куда-то вдаль. — Я вижу огромный торт — бисквиты, цукаты, шоколад, фрукты в сиропе. Торт самый лучший, самый дорогой. За ним всегда очереди. Торт «Плеханов»… и коньячок будет с тем же названием. Сыр изобретут новый, пикантный. Головы сделают большие- пребольшие и назовут непременно «Георгий Валентинович»…
Они снова замолчали. За окнами бесновалась непогода, сыпала водяными струями в черные окошки, от развешанной на каминной решетке одежды гостя валил густой дым, два Великих Индивидуума курили забытые Татьяной папиросы и чувствовали себя покойно и уютно в обществе друг друга.
— А впрочем, все это суета! — встряхнулся Плеханов. — Давайте-ка лучше о «Прометее».
Скрябин напрягся, обратился во слух.
— Судя по услышанному фрагменту, — прокашлялся Великий Мыслитель, — это скорее поэма. «Поэма огня». Бьюсь об заклад, роль репризы в ней будет незначительна, а удельный вес разработки и коды — чрезвычайно большим?
Великий Композитор кивнул и торопливо пометил что-то на листе нотной бумаги.
— Я посоветовал бы вам не ограничиваться только партией фортепиано. — Георгий Валентинович аппетитно хрустнул своей половиной конфеты. — Не скупитесь в средствах — задействуйте большой оркестр, пусть будет орган, да и хору найдется работенка.
Скрябин фиксировал каждое слово. Плеханов между тем не на шутку увлекся.
— Вы тут вскользь упомянули еще о трех темах… помнится… огонь, потом этот орел и, кажется, боги. Конечно, можно и так. А можно копнуть и поглубже. Вы ведь неисправимый субъективный идеалист?! Ну, так и творите в рамках своего субъективного идеализма. В жизни эта философия гроша не стоит, а в искусстве — очень даже неплохо смотрится… Сделайте темы произведения более нутряными. Отдалитесь от конкретики. Преодолейте, черт возьми, материальную основу!.. Первая тема пусть будет, скажем, темой идеи творящего принципа, возникающей из космического тумана на фоне мистической гармонии…
— Чуть медленее! — ломая грифель, взмолился Александр Николаевич.
— …на фоне мистической гармонии, — терпеливо повторил Плеханов.
— Дальше!
— Дальше — тема вторая. Я вижу ее весьма лаконичной, созданной для медных духовых…
— Тема воли? — с полуслова подхватил Великий Композитор.
— Конечно! В мелодическом рисунке я предложил бы здесь большие интервалы в самом конце…
Александр Николаевич схватил еще несколько листов и карандашей.
— Третья тема, — продолжал недавний натурщик, — это тема разума. Согласитесь, неплохо бы сюда пару-троечку флейт, да чтобы тоника непременно чередовалась бы с доминантой!
— Четвертая — это тема томления! — уже сам заговорил Великий Композитор.
— Точнее — не просто томления, а пробуждения души через томление и страдание! — уточнил Плеханов.
— Да, да, — горячо закивал Скрябин. — Здесь будет хроматический ход вверх в верхнем голосе…
— Как у Баха, — согласился Плеханов. — Пятая тема, — он поднял указательный палец, — тоже, как ни странно, тема томления. Кашу, как говорится, маслом не испортишь. Томиться так томиться!
— Но уже без хроматического хода, — погрозил Георгию Валентиновичу Александр Николаевич. — Возьмем сюда другой символ страдания — вздох, повторение полутона!
Плеханов даже засмеялся от удовольствия.
— Естественно! А шестая тема?
